«Меня зовут Зао и да, я готовлю пищу. С ней все в порядке. Она в гармонии с собой, с другой едой и со вселенной. Подумайте... может, проблема в вас, а не в еде?»
Хоррор-стори про Эйзенхорна. Я бы сказал, что живое объяснение почему я так не люблю фотографироваться, но будет слишком стебно.
Ну, собственно, на свой страх и риск oO
читать второй рассказ.ФОН ЗА ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ КРОНУ
К всеобщему ужасу и, я уверен, к своему тоже, лорд Фрогре умер. Стояло сухое летнее утро 355.М41, и мы вместе с Елизаветой Биквин завтракали на террасе Спаэтон-Хауса, когда мне сообщили эту новость. Небо являло собой синее пятно, цвета саметерского фарфора, а вода залива вдали была светло-сиреневой, пронизанной сверкающими серебряными прожилками. Песчаные голуби выводили трели в дремотной тени живых изгородей поместья.
Джубал Киршер, мой несгибаемый и верный начальник службы безопасности, вышел в дневную жару из садового павильона и, учтиво извинившись за прерванный завтрак, вручил мне квадратик сложенной бумаги с сообщением.
— Проблемы? — спросила Биквин, отодвигая в сторону тарелку с крепсами из плойнов.
— Фрогре умер, — сказал я, изучая послание.
— Что еще за Фрогре?
— Лорд Фрогре из Дома Фрогре.
— Вы были знакомы?
— И очень хорошо. Я даже мог бы назвать его другом. Какая жалость. Всего восемьдесят два года. Это ведь еще не возраст.
— Он болел? — спросила Биквин.
— Нет. Эн Фрогре был, если так можно сказать, безумно крепок и здоров. Ни единого кусочка аугметики. Ты понимаешь, о чем я.
Последнее замечание я преднамеренно подчеркнул. Мой образ жизни не слишком хорошо сказался на моем теле. Меня чинили, перестраивали, напичкивали аугметикой и сшивали по кускам большее количество раз, чем я мог запомнить. Я стал ходячей рекламой реконструктивной хирургии имперской медицины. С другой стороны, Елизавета по-прежнему выглядела женщиной в самом расцвете сил и, надо заметить, красивой женщиной. Ее сохранял в этом состоянии самый минимум омолаживающей аугметики.
— Если верить изложенному здесь, он скончался прошлой ночью у себя дома в результате сердечного приступа. Его семья организовала соответствующее случаю расследование, но… — Я побарабанил пальцами по столу.
— Думаешь, его убили?
— Он был влиятельным человеком.
— У таких людей всегда есть враги.
— И друзья, — сказал я, протягивая ей послание. — Поэтому его вдова и попросила меня о помощи.
Ради нашей дружбы с Эном мне пришлось отложить все дела. Елизавета только-только вернулась на Гудрун после полутора лет отсутствия и должна была снова улететь через неделю, поэтому я собирался провести с ней как можно больше времени. Заботы о функционировании Дамочек занимали у нее больше времени, чем мне того хотелось бы.
Но дело оказалось чересчур важным, а просьба леди Фрогре слишком отчаянной, чтобы отказываться.
— Я поеду с тобой, — предложила Биквин. — Давно хотела совершить небольшую увеселительную прогулку.
Она приказала подготовить служебную машину, припаркованную в конюшнях, и мы отправились в путь менее чем через час.
Роль водителя выпала Фелиппу Габону, одному из сотрудников службы безопасности Киршера. Загудев мотором, машина покинула Спаэтон-Хаус и направилась к Менизерру. Вскоре мы уже мчались над лесными трактами и зеленеющим культивированным поясом, окружающим Дорсай, оставляя позади Гостеприимный Мыс.
В комфортабельной, с управляемым климатом задней кабине служебной машины я рассказал Елизавете о Фрогре:
— Род Фрогре обитает на Гудрун со времени первых колонистов. Их Дом — один из так называемых Двадцати Шести Достопочтенных Домов, изначальных феодальных поместий, и как таковой имеет кресло в Высшей Легислатуре планетарного правительства. В наши дни другие, более молодые Дома обладают большими властью и территориями, но им нечем бить авторитет Достопочтенных Домов вроде Фрогре, Санграла, Мейссиана… И Гло.
Елизавета ехидно усмехнулась, когда я присовокупил это последнее родовое имя.
— Итак… власть, земли, авторитет… заманчивая приманка для конкурентов и врагов. Таковые у твоего друга имелись?
Я пожал плечами. При мне было несколько информационных планшетов, которые Псаллус нашел для нас в библиотеке. Они содержали геральдические книги, фамильные хроники, биографии и воспоминания. Но практически ничего, что могло бы иметь отношение к делу.
— На заре колонизации Гудрун Дом Фрогре соперничал с Домами Афинсэ и Брадиш, но теперь это, без преувеличений, древняя история. Кроме того, Брадиш прекратил свое существование восемь столетий назад в результате войны с Домом Парити. В сто девяностых прадед Эна сцепился с лордом Сангралом и вдобавок с лордом-губернатором Дюгре во время основания нового полка, но это была только политика, хотя Дюгре его так и не простил и позднее нанес ему ощутимый удар, назначив на пост канцлера Риштейна. В последнее время Дом Фрогре был очень спокойным, последовательным и традиционным членом Легислатуры. Мне не известно про какие-либо междоусобицы. На деле уже семь поколений не видели войны между Домами на Гудрун.
— Значит, в наше время все они замечательно ладят друг с другом? — спросила Биквин.
— По большей части. Что мне нравится на Гудрун, так то, что это чертовски цивилизованное местечко.
— Это чертовски цивилизованное местечко, — предостерегла она, — внушив чувство глубокого и безмятежного покоя, однажды заставит забыть об осторожности настолько, что неприятности застанут тебя со спущенными штанами.
— В это трудно поверить. Если, конечно, ты лично не собираешься наступить мне на глотку… Гудрун — а в особенности Спаэтон-Хаус — действительно безопасное место. Убежище, предоставленное мне для ведения работы.
— И, тем не менее, твой друг мертв, — напомнила она.
Я откинулся в кресле.
— Он любил жить красиво. Дорогая еда, роскошные вина. В плане выпивки он мог даже Нейла заставить оказаться под столом.
— Не может быть!
— Я не шучу. Пять лет тому назад Эн выдавал свою дочь замуж. Меня пригласили, и я взял с собой Гарлона в качестве… не помню уже, в качестве кого. Нейл тут же принялся услаждать слух его светлости своими байками из жизни охотников за головами. В последний раз я видел их вместе в пять утра, когда они приканчивали четвертую бутылку анисовой. Эн уже в девять утра был на ногах, чтобы проводить свою дочь. А вот Нейл продолжал спать и в девять утра следующего дня.
Она усмехнулась:
— Стало быть, просто могли неожиданно сказаться его неуемные аппетиты?
— Возможно. Впрочем, как мне кажется, это отразилось бы в отчете медика мортус.
— Значит, ты все-таки подозреваешь убийство?
— От этой гипотезы отказываться нельзя.
На несколько минут я погрузился в молчание, пока Елизавета пролистывала содержание нескольких планшетов.
— Дом Фрогре живет по большей части за счет финансовых операций. У них двадцать процентов акций в «Брейд и Ци» и пятнадцать процентов прибыли «Геликанских внутренних перевозок». Что насчет торговых конкурентов?
— Тогда придется искать за пределами планеты. Думаю, что заказное убийство могло иметь место, хотя это и странный способ разрешения подобных конфликтов. Мне необходимо изучить их архивы. Если всплывут какие-нибудь признаки тайной торговой войны, тогда, может быть, это окажется заказным убийством.
— Еще твой друг выступал против Офидианской кампании.
— Так же, как и его отец. Ему не казалось разумным бросать людей и все возможные средства на отвоевание соседнего субсектора, когда столь многое еще необходимо сделать на родном фронте.
— Просто я беспокоюсь…
— Можешь, конечно, беспокоиться, но это предположение мне кажется тупиковым. Офидианская война давно закончена и забыта, так что не думаю, что кого-то все еще волнует, что он там о ней думал.
— Хорошо, а у тебя есть свои гипотезы?
— Только самые явные. И ни одна из них не имеет достаточных обоснований. Эн мог стать жертвой междоусобной вражды внутри семьи. Убийство могли вызвать тайные веления сердца. Какой-нибудь более темный заговор, остававшийся до сих пор незамеченным. Или…
— Или?
— Или это действительно любовь к красивой жизни. В этом случае мы окажемся дома еще до ночи.
Фрогре Холл, фамильный замок благородного Дома Фрогре, являл собой прекрасное и величественное строение из оуслита, увитое плющом и покрытое медной черепицей, возвышающееся над долиной Фьегг в десяти километрах от Менизерра. Заливные луга расходились от реки, превращаясь в покрытые дикими цветами поля, пробегавшие мимо рощ лиственниц и финтлей к краю великолепно распланированных парков Дома; мы видели геометрические очертания живых изгородей, подстриженные лужайки, цветущие клумбы и симметричные искусственные водоемы. За песчаной аллеей сзади к величественному замку почти вплотную подступал густой лес, если, конечно, не считать того места, где было заложено великолепное поле для суллека. Мы с Эном провели на нем немало веселых дней. В километре к северу из леса выпирал искривленный каменный палец искусственных руин.
— Где вас высадить, сэр? — спросил по внутренней связи Габон.
— На аллее перед портиком, если это вас не затруднит.
— Что здесь произошло? — спросила Елизавета, указывая пальцем, когда мы стали заходить на посадку.
Лужайки рядом с замком оказались усыпаны мусором — обрывками бумаги и блестящими кусочками фольги. Отдельные участки газона были примятыми и пожелтевшими, словно трава долгое время была чем-то придавлена и лишена света.
При посадке по корпусу машины застучали крошечные камешки, поднятые реактивным потоком.
— О, милый мой Грегор! — Леди Фрогре просто рухнула в мои объятия.
Я прижал Фрейл к себе на несколько мгновений, утешая, и она заплакала у меня на груди.
— Прости! — неожиданно сказала она, отстраняясь и утирая глаза черным кружевным платком. — Все это так ужасно. Так ужасно…
— Приношу свои глубочайшие соболезнования, — произнес я, почувствовав себя неловко.
В главный зал, где дожидалась леди Фрогре, нас проводил слуга, на рукаве которого была повязана черная лента. В помещении были опущены шторы и зажжены траурные свечи, наполнявшие воздух слабым светом и тяжелым ароматом. Сама Фрейл Фрогре была ошеломительной женщиной почти семидесяти лет от роду. Ее пышные рыжие волосы, казавшиеся почти огненными, были зачесаны назад и убраны под вуаль из гагатово-черного скамискуора. Траурное платье леди Фрогре было скроено из аспидно-черного эпиншира, с длинными рукавами, заканчивавшимися изящно вшитыми в них перчатками, чтобы ни единого кусочка кожи не оказалось обнаженным.
Я представил ей Елизавету, которая пробормотала свои соболезнования, и леди Фрогре кивнула. А затем Фрейл внезапно засуетилась:
— Ой, да что же это я. Совсем забыла про хорошие манеры. Сейчас распоряжусь, чтобы слуги принесли вам что-нибудь, чтобы восстановить силы, и…
— Не беспокойтесь, леди, — сказал я, беря ее под руку и проходя по длинному коридору к мягкому полумраку возле окна. — У вас и так забот хватает. Просто расскажите мне все, что знаете, а я сделаю все остальное.
— Вы хороший человек, сэр. Я знала, что могу на вас рассчитывать. — Она помедлила, пытаясь справиться со своим горем. — Эн умер прошлой ночью около полуночи. Приступ. Врач сказал, что это была быстрая смерть.
— Что еще он сказал, леди?
Она вынула из рукава дата-стержень и протянула его мне:
— Все записано здесь.
Достав свой планшет, я воткнул в него это устройство. На включившемся дисплее высветились файлы, хранящиеся на дата-стержне.
Смерть наступила в результате судорожных спазмов сердца и сознания. Дисфункция духа. Согласно отчету медика, Эн Фрогре скончался от спазмов души.
— Это же… — я помедлил, — бессмыслица. Кто ваш врач?
— Генорус Нотил из Менизерра. Он наш фамильный врач, начиная с дедушки Эна.
— Его отчет несколько… нестандартен, леди. Могу я осмотреть тело с целью более подробной проверки?
— Я уже сама сделала это, — мягко сказала она. — Хирург из главного госпиталя Менизерра сказал то же самое. Мой муж умер от страха.
— Страха?
— Да, инквизитор. Вы все еще хотите сказать, что инфернальные силы здесь ни при чем?
Фрейл поведала мне, что в тот день состоялся праздник. Великое торжество. Ринтон, старший сын Эна, вернулся домой две недели назад, демобилизовавшись из Имперской Гвардии. Ринтон Фрогре шесть лет отслужил в звании капитана в Пятнадцатом Гудрунском полку, который был отправлен в Офидианский субсектор. Его отец настолько обрадовался возвращению сына, что организовал торжество. Пиршество и карнавал. Со всей округи были собраны бродячие музыканты, оркестры, акробаты, армия лоточников, актеров и сотни жителей города. Этим и объяснялось появление мусора и вытоптанных участков на лужайках. На этих местах устанавливались палатки.
— У него были враги? — спросил я, меряя шагами затененный зал.
— Нет, насколько мне известно.
— Мне хотелось бы проверить его переписку. И дневники, если он их вел.
— Понимаю. Не думаю, что у него был дневник, но у нашего рубрикатора вы сможете найти список корреспонденции.
На крышке клавесина стоял портрет в рамке, гололитическое изображение улыбающегося лорда Фрогре. Я взял его и стал рассматривать.
— Его последний портрет, — сказала Фрейл. — Сделали во время праздника. Последняя ниточка, связывающая меня с ним.
— Где он умер?
— В руинах, — произнесла леди Фрогре. — Он умер в искусственных руинах.
В лесу было сыро и темно. Под послеполуденным ветром поскрипывали ветки, и во мраке разносились птичьи трели.
Руины представляли собой каменный барабан, увенчанный сланцевой иглой. Внутри он был пустым и ужасающе заплесневевшим. Под крышей порхали песчаные голуби. Пустые окна были затянуты паутиной.
— Здесь я его и нашел, — произнес голос у меня за спиной.
Я обернулся. Пригнувшись, Ринтон Фрогре заглядывал в двери. Это был хорошо сложенный малый двадцати пяти лет от роду, с такими же, как у матери, густыми рыжими волосами. В его глазах таилось загадочное, неясное выражение.
— Вы Ринтон.
— Да, сэр. — Он слегка поклонился.
— Он был уже мертв, когда вы его нашли?
— Нет, инквизитор. Он смеялся и болтал. Ему нравилось приходить сюда. Он любил руины. Я пришел поблагодарить его за праздник, устроенный в мою честь. Мы разговаривали, когда у него неожиданно начались конвульсии. Всего через несколько минут он был уже мертв, а я даже не успел позвать на помощь.
Ринтон Фрогре был мне почти незнаком, но его послужной список внушал уважение, и я знал, что отец им очень гордился. Эн никогда не упоминал о какой-либо напряженности в своих отношениях с сыном, хотя, когда имеешь дело с благородным Домом, всегда приходится предполагать конфликт на почве наследования. Ринтон был наедине со своим отцом в момент гибели лорда. При этом молодой человек являлся бывалым солдатом, без сомнения обученным убивать.
Я держал свое сознание открытым… в прямом смысле. Даже без активного ментального пробирования мой псионический уровень позволяет улавливать поверхностные мысли. Сознание Ринтона не источало привкуса лжи, но я чувствовал старательно сдерживаемое чувство утраты и звенящее чувство тревоги. «И неудивительно, — подумалось мне. — Мало кто из граждан Империума не проявляет беспокойства, когда его допрашивает инквизитор священного ордоса».
Пока не было смысла давить на него. Рассказ Ринтона легко можно было проверить при помощи аутосеанса, во время которого психометрические техники запросто покажут мне последние мгновения жизни его отца.
Ринтон проводил меня обратно к замку, где и оставил наедине с моими размышлениями в кабинете Эна. Как мне сказали, внутри все осталось так же, как было при жизни лорда.
Помещение было обшито панелями на треть высоты от пола, стены по большей части закрывали лакированные полки, уставленные дорого переплетенными книгами и информационными планшетами. Разумно размещенные светосферы парили по углам комнаты на высоте человеческого роста, переключенные на слабый свет. Набор диванчиков с закругленными спинками и очень мягких кресел выстроился перед керамическим камином, где горели поленья.
Под выходящими на запад окнами с ромбовидным остеклением располагался стол, выполненный в виде широкого полумесяца из полированного дюросплава и парящий в метре над ковром на гондолах пассивных суспензоров. Стол был чистым и пустым.
Я сел за него, чуть ослабив гидравлику письменного стула — ростом я был на полголовы выше Эна Фрогре, — и стал вглядываться в зеркальную, кое-где поцарапанную поверхность. Не было никаких признаков контрольной панели, но плавный взмах моей руки над столом пробудил теплочувствительные пластины, встроенные в столешницу из дюросплава. Я коснулся нескольких из них, но они отзывались только на прикосновения Эна — возможно, чтобы они заработали, требовалась правильная комбинация рисунка ладони и генетического ключа.
Либо это, либо программное обеспечение инквизиционного уровня. Я отстегнул инсигнию, которую носил на груди своего черного кожаного плаща, и сдвинул в сторону крышку на сигнальном порту. Низко опустив устройство к поверхности стола, я принудительно ввел в панель несколько программ пурпурного уровня, отключающих системы безопасности. Сопротивление было сломлено практически моментально, у меня даже не запросили паролей.
В этот стильный стол — за подобную мебель Эну наверняка пришлось выложить целую уйму денег — был встроен довольно мощный когитатор, вокс-пикт связь, почтовый архив, два банка данных и центральный пульт управления простыми электронными системами замка. Отдельные страницы файлов и писем могли выводиться в виде факсимиле на поверхности писчей доски, а одним прикосновением пальца их можно было перелистывать или убирать. Эн отказался от любых бумажных архивов.
Я немного поиграл с устройством, но самой интересной обнаруженной мной вещью оказался список счетов, поступивших за услуги, оказанные во время праздника, и список приглашенных. И то и другое я скопировал к себе на планшет.
За этим занятием меня и застали Елизавета с Габоном. До того Биквин опрашивала прислугу, а Фелипп отсутствовал, изучая окрестности.
— Здесь было более девяти сотен гостей, сэр, — сказал он, — и, может быть, еще сотен пять музыкантов, актеров и прочего карнавального люда.
— Откуда они прибыли?
— По большей части из Менизерра, — ответил он. — Местные актеры, несколько трубадуров и уличных акробатов с еженедельной текстильной ярмарки. Крупнейшими группами были труппа Каликина — это известные бродячие актеры — и выездная ярмарка Сансабля — эти устраивают игрища, аттракционы и помогают организовать досуг.
Я кивнул. Габон, как обычно, оказался обстоятелен. Это был низкорослый, худощавый мужчина в возрасте ста пятидесяти лет, с коротко подстриженными черными волосами и кустистыми усами, отслуживший около семидесяти лет арбитром в Дорсае, а затем уволившийся и перешедший на службу ко мне. Фелипп носил простой, лишенный всяких излишеств темно-синий костюм, мастерски сшитый так, чтобы скрывать кобуру под мышкой.
— А что у тебя? — поинтересовался я у Елизаветы. Она присела на один из диванчиков.
— Ничего примечательного. Вся прислуга пребывает в неподдельном шоке и печали в связи с этой смертью. И все с гневом отбрасывают мысль о том, что у твоего друга могли быть какие бы то ни было враги.
— Мне же довольно очевидно, что таковые имелись, — произнес я.
Елизавета сунула руку в складки своего платья и выудила оттуда небольшой твердый предмет. Она бросила его на столешницу, и тот приземлился со щелчком. Затем из него выдвинулись четыре многосуставные лапки, на которых он и устремился к моей ладони.
Я перевернул вверх ногами подбежавший ко мне ядоискатель и нажал на рычажок, спрятанный в его брюшке. Над проектором, встроенным в головку устройства, возник шарик гололитической энергии, и я стал вчитываться в высветившиеся слова, осторожно поворачивая механизм вокруг оси.
— Следы лхо, обскуры и ряда других наркотиков второго и третьего классов в парковой зоне и комнатах прислуги. В конюшенном блоке обнаружились признаки семян пеншля. Снова лхо, а вместе с ним небольшие количества листерий и кишечных палочек на кухне… кхмм…
Елизавета пожала плечами.
— Типичная смесь увеселяющих препаратов, которую и следовало ожидать. Ничего из этого не обнаружено в больших количествах, да и кухня так же чиста, как любая другая. Ты получишь точно такие же показания и в Спаэтон-Хаус.
— Возможно. Но вот семена пеншля довольно необычны.
— Очень мягкий стимулятор, — сказал Габон. — Не знал, что кто-то его еще употребляет. Были времена, когда они были излюбленным зельем квартала художников в Дорсае. Тогда я еще был арбитром. Семена сушатся, а затем закатываются в папиросы и курятся. Несколько богемное, старомодное курево.
— Большая часть следов, найденных на улице, приведет нас к приглашенным артистам, — задумался я, — и к прислуге, наслаждавшейся выпавшим свободным временем, и не слишком благочестивым гостям. Но что насчет конюшенного блока? Неужели кто-то из конюхов Фрогре курит пеншель?
Елизавета покачала головой.
— Они освободили много помещений в конюшенном блоке, чтобы у ярмарочных торговцев хватало места.
Я опустил устройство обратно на стол, и ядоискатель закачался, восстанавливая равновесие.
— Значит, по факту не найдено ничего предосудительного. И конечно же, никаких серьезных ядов.
— Вообще никаких, — произнесла Елизавета.
Проклятье. Учитывая описание смерти Эна, я был почти уверен, что причиной тому стал яд. Какой-нибудь изощренный токсин, использующийся профессиональными убийцами и оставшийся незамеченным при первичном медицинском обследовании. Но ядоискатель Биквин был надежным и высококлассным устройством.
— Что будем делать? — спросила она.
Я протянул ей свой информационный планшет.
— Отправь его содержимое Эмосу по прямому вокс-включению. Посмотрим, к каким выводам сможет прийти Убер.
Убер Эмос был моим старинным и верным научным помощником. Если кто и мог разглядеть причины и провести связи, так это он.
Начало смеркаться. В одиночестве я вышел наружу, чувствуя раздражение и беспомощность. Настроение было отвратительным. Я прибыл сюда, чтобы сделать одолжение вдове своего друга и предложить ей свои услуги, но дело оказалось мне явно не по зубам. Я был имперским инквизитором, а с этой задачей вполне должны были справиться местные арбитры. Предполагалось, что я разрешу все вопросы в течение всего нескольких часов, уладив проблемы за счет быстрого и неофициального расследования, и удалюсь, вознагражденный благодарностью семьи, избавленной от продолжительного и изматывающего дознания.
Но концы с концами не сходились. Мотива преступления не было, как не было и явного врага, агрессора, хотя по-прежнему казалось наиболее вероятным, что Эн Фрогре был убит. Я снова заглянул в медицинский отчет, надеясь найти там что-нибудь, что могло бы указывать на естественные причины смерти.
Но нет. Кто-то или что-то забрало жизнь моего друга, а я не мог сказать — что, кто или почему.
Вечернее небо было мрачным, темно-лиловым и покрытым мазками бегущих молочно-белых облаков. В высоте сверкала молодая луна, примерно раз в минуту скрываясь за этими мчащимися пятнами. Поднимался ветер, и деревья рядом с лужайкой начинали раскачиваться и поскрипывать. Их листья издавали неприветливое шуршание, напоминающее шелест дождя.
Я догулял до своего флаера, открыл багажное отделение и вынул оттуда Ожесточающую, мягко освободив ее от шелковой обмотки и вынув длинное, мерцающее лезвие из резных ножен. Когда-то Ожесточающая была фамильным, обладающим ментальной настройкой оружием, вышедшим из кузниц далекого Картая и подчинявшимся многочисленным поколениям владевших им женщин-воительниц. Усилив эту длинную саблю пентаграмматическими знаками, я воспользовался ею в сражении с еретиком Квиксосом, во время которого у нее откололся кончик. Опытные кузнецы восстановили саблю из оставшейся основной части, создав более короткий и прямой клинок за счет того, что скруглили и заточили место скола, и укоротили рукоять. Сделавшись значительно короче, она стала казаться скорее эспадроном, нежели полуторной саблей, но оставалась могущественным оружием.
Обнаженная и лежащая в моей руке, Ожесточающая загудела, когда мое сознание наполнило ее и заставило резонировать. Знаки, высеченные на клинке, засветились и выпустили слабые усики дыма. Я пошел по траве под шумящими деревьями, удерживая клинок перед собой подобно тому, как держат ивовую лозу, когда ищут воду, и стал обходить места событий, позволяя кончику оружия скользить вдоль невидимых углов пространства. Дважды за время моего блуждания по лужайкам сабля дергалась, точно схваченная невидимыми руками, хотя ничего, что заставило бы ее сделать это, я вокруг не видел.
Но там кое-что было. Первое указание на источник опасности. Первое указание на то, что это не простое убийство, и на то, что леди Фрогре, возможно, была права.
След остался очень незначительный, но здесь явно поработали инфернальные силы.
Елизавета пришла ко мне в комнату на следующий день в восемь утра. Она разбудила меня, сев на край кровати, и протянула кружку горячего черного кофеина.
Биквин была уже одета и готова к работе. День выдался ясным. Я мог слышать, как оживает дом: на кухне загрохотали кастрюли, а в соседнем коридоре старший дворецкий покрикивал на своих помощников.
— Ночью была сильная гроза, — сказала Елизавета. — Несколько деревьев повалило.
— Неужели? — проворчал я, садясь в постели и потягивая сладкий темный кофеин.
А потом посмотрел на нее. Биквин не свойственно было выглядеть настолько жизнерадостной в такую рань.
— Выкладывай, — сказал я.
Она протянула мне информационный планшет.
— Эмос расстарался. Должно быть, работал всю ночь.
— Несмотря на грозу?
— До него она не дошла. Гроза была локальной.
Этот ее ответ я практически не расслышал, настолько меня увлекло содержимое планшета.
Не добившись ничего перекрестным сравнением всех отправленных мной подробностей, Эмос явно заскучал. Список гостей не привел ни к чему: не обнаружил никаких взаимосвязей, никаких соприкосновений с подпольной деятельностью или культовой активностью, никаких преступлений или прегрешений, за исключением самых обыденных безобидных и незначительных правонарушений. Один из бродячих актеров был замечен в нарушении общественного спокойствия несколько лет назад, а другой был осужден за нанесение тяжких телесных повреждений, но не более того.
Единственное, что могло навести на какие бы то ни было мысли, так это само описание смерти Эна Фрогре. К этой неясной зацепке и обратился Эмос, когда ему пришлось отбросить все остальные.
За последние двадцать месяцев на Гудрун в регионе Друннера, куда входила прибрежная территория, охватывающая Менизерр, Дорсай и Гостеприимный Мыс вплоть до храмового города Мадуи, от такого же загадочного недуга скончалось уже одиннадцать человек. Только столь тщательный, целенаправленный поиск, какой провел Эмос, мог выявить это, учитывая обширность охваченного пространства и численность населения. Но когда все случаи были перечислены в одном ряду…
С этого момента Эмос перехватил инициативу. Другой клерк отправил бы мне свои находки и стал ждать указаний, однако Убер, жаждущий самостоятельно найти ответы, пошел дальше, пытаясь найти систему в происходящем. Задача оказалась непростой. Жертвы ничто не связывало ни на географическом, ни на демографическом уровнях. Домохозяйка там, мельник здесь, землевладелец из одной небольшой деревушки, общинный врач из другой, расположенной в семидесяти километрах от первой.
Во всех случаях общим была только жестокая и необъяснимая природа их внезапной гибели: припадок, быстротечность, летальный исход.
Я отставил кружку и стал листать дальше, понимая, что Елизавета усмехается, поглядывая на меня.
— Переходи сразу к заключению, — посоветовала она. — Эмос снова наносит удар.
В самом конце Убер обнаружил еще одну взаимосвязь. За день или два до каждой смерти в местность, где проживала жертва, приезжала выездная ярмарка Сансабля.
Леди Фрогре была очень встревожена, увидев, что мы собираемся уезжать.
— Но ведь вопросы до сих пор… — начала она.
— И я отправляюсь искать на них ответы, — сказал я. — Доверьтесь мне. Кажется, моему научному сотруднику удалось на что-то выйти.
Она кивнула с несчастным видом. Ринтон шагнул вперед и обнял мать одной рукой за плечи.
— Доверьтесь мне, — повторил я и пошел по аллее к ожидающему меня флаеру.
По пути я услышал рев цепных клинков и свернул в сторону, направившись в обход замка. Одно из деревьев, повалившихся во время подозрительной ночной грозы, обрушило часть конюшенного блока, и теперь слуги пытались распилить огромный ствол и очистить его от ветвей.
— Это здесь ты обнаружила следы семян пеншля? — спросил я у Елизаветы, которая подошла узнать, что привлекло мое внимание.
— Да, — ответила она.
— Принеси мой меч.
Я приказал слугам приостановить работу и зашел в развалины конюшен, перебираясь через груды грубых опилок. Распростертые ветви увитого плющом дерева все еще виднелись в разломах крыши.
Елизавета принесла мне Ожесточающую, и я поспешно выхватил ее из ножен. Как раз к этому времени леди Фрогре и Ринтон Фрогре подошли узнать, чем мы заняты.
Ожесточающая загудела в моей руке громче и надрывнее, чем прошлой ночью. А как только я вошел в тот блок, на который повалилось дерево, меч задергался в моих руках. Здесь побывал Хаос.
— Как использовалось это помещение? — спросил я. — Для чего его использовали во время торжества?
— Хранилище, — сказала леди Фрогре. — Люди с выездной ярмарки пожелали держать свое оборудование и личные вещи в стороне от посторонних глаз. Думаю, что и еду тоже. У одного из них было несколько подносов с фигами, которые ему не хотелось держать на свету.
— А еще среди них был гололитограф, — произнес Ринтон. — Он использовал одно из стойл в качестве камеры-обскуры.
Итак, как найти бродячую ярмарку на таком обширном пространстве, как регион Друннера? Если у вас есть копия самого последнего выписанного ими счета, все просто. Директор ярмарки, рассчитывая получить оплату за услуги, оказанные в Фрогре Холл, оставил в качестве адреса координаты постоялого двора в восьмидесяти километрах, в Сиабраде. В счете указывалось, что Эна просили выслать деньги в течение пяти дней. Ярмарки постоянно перемещаются с места на место, и бродячий люд не слишком верит в кредитные счета.
В Сиабраде мы установили местоположение ярмарки Сансабля.
Они разбили лагерь на лугу за пределами деревни Брадмартен, крошечной сельской общины пастухов и ткачей, к которой с востока подступали холмы, поросшие густым лиственным лесом, а с запада — болотистые, истоптанные стадами поля, спускающиеся к разлившейся реке.
Жаркий, удушливый день заканчивался, и в атмосфере повисло тяжелое предгрозовое напряжение. Небо над нашими головами затягивали тучи, но злаки на деревенских полях золотились каким-то своим внутренним светом, а слабый ветерок колыхал их тяжелые гривы. Укрывшись в траве, кричали коростели, а по границам полей метались маленькие певчие птицы ярко-синего окраса.
Габон посадил наш лимузин на дорожке позади деревенской кирки — невзрачного храма, выполненного в низком готическом стиле и требующего капитального ремонта. Посреди непомерно разросшегося кладбища возвышалась величественная статуя Императора Пречистого, которую облюбовали лесные голуби. Я пристегнул меч и прикрыл его длинным кожаным плащом. Габон запер машину.
— Держись рядом со мной, — сказал я Елизавете, а затем обернулся к Фелиппу. — Прикрывай нас.
— Да, сэр.
Зашагав по дорожке, мы направились в сторону ярмарки.
Даже на расстоянии был слышен ее шум и ощущалось воодушевление людей. Прибытие ярмарки привело в движение всех обитателей Брадмартена и окрестных поселков. Музыка, хлопки и треск фейерверков, смех людей и громыхание аттракционов, звон конкурсных колокольчиков и детские крики, пьяные скандалы и шипение пневматических поршней. Из шатра таверны доносился запах подогретого эля.
Ворота, ведущие из деревни на луг, превратились во вход на ярмарку, украшенный пестрой, от руки нарисованной вывеской, объявляющей, что Чудесная Ярмарка Всех Ярмарок Сансабля — открыта. Белоглазый твист в воротах взял с нас плату за вход.
Уже внутри, на лугу, нас приветствовало еще большее количество ярких и вульгарных вывесок. Здесь был ринг, озаряемый газовыми лампами. Игра в подковы. Изящная прямоугольная палатка ясновидца. Вращающийся диск карусели, с которого неслись пронзительные детские визги. Крики зазывалы, приглашающего на шоу уродов. Запах горелого сахара, исходящий от лотков сладкой ваты. Лязг аппаратов, предлагающих испытать свою силу.
За пенни здесь можно было прокатиться на плечах «боевого титана», роль которого исполнял аграрный сервитор, на который надели броню из кусков стального силосного контейнера. Еще за пенни можно было пострелять в зеленокожих в лазерной галерее, или потрогать Настоящую И Без Сомнения Подлинную берцовую кость Махариуса, или понырять за плойнами. За два пенса можно было заглянуть в Око Ужаса, а вашу отвагу в это время оценил бы заикающийся мужчина, скрывающийся под балахоном и утверждающий, что когда-то был космическим десантником. В роли Ока Ужаса выступала выкопанная в земле яма, которую наполнили химическими лампами и фильтрами из цветного стекла.
Неподалеку за небольшую плату можно было поглазеть, как натертый маслом человек будет высвобождаться из цепей, или горящего мешка, или бочки, наполненной битым стеклом, или из колодок.
— Один пенс, сэр, всего один пенс! — провыл бредущий мимо нас на костылях мужчина с раскрашенным лицом. — Только для юной леди!
Я предпочел не спрашивать, что же у него можно было приобрести за один пенс.
— Хочу сходить на шоу уродов, — сказала мне Елизавета.
— Побереги свои деньги… они тут повсюду, — прорычал я.
Мы принялись проталкиваться дальше. Над полем, в направлении приближающегося грозового фронта, проплывали разноцветные шары. В траве истошно стрекотали сверчки. Нас окружали пьяные, раскрашенные гримом лица, то демонстрирующие нехватку зубов, то сверкающие аугметическими глазами.
— Сюда, — прошептал я Елизавете.
Позади жаровни, за которой женщина продавала конические свертки с засахаренными орешками, и большой тележки с клетками, полными певчих птиц, виднелся киоск, обтянутый тяжелой красной тканью и примыкающий к ярко раскрашенному трейлеру. Рядом с ним, на оплетенных полосами цветной ткани жердях была прикреплена деревянная табличка, гласившая: «Гололиты! Точно живые! Максимальное сходство!» А чуть ниже меньшее по размерам объявление: «Лучший подарок или сувенир на память — снимок, созданный волшебным мастерством профессионального гололитографа». Перед киоском на раскладном стуле сидел хрупкий старик с клочковатыми белыми волосами и небольшими очками. Он ел пирожок с мясом, такой горячий, что ему постоянно приходилось на него дуть.
— Может быть, тебе стоит привлечь его внимание? — предложил я.
Елизавета покинула меня, протолкалась через шумную толпу и подошла к киоску. Перед лотком был вертикально установлен фанерный лист, на котором хозяин вывесил многочисленные образцы гололитических снимков: миниатюры, пейзажи, семейные портреты. Елизавета стала рассматривать их, притворяясь заинтересованной. Старик немедленно соскочил со стула, спрятал недоеденный пирожок за стенд и отряхнул крошки со своего балахона. Я начал обходить вокруг, стараясь оставаться в толпе и наблюдать. Потом я приостановился, делая вид, что разглядываю птиц в клетках, хотя на самом деле смотрел мимо них на киоск.
Старик вежливо приблизился к Биквин.
— Добрый день, мадам! Как погляжу, ваше внимание привлекли образцы моих работ. Скажите, разве композиции снимков и оформление рамок не великолепны?
— Они потрясающи, — произнесла она.
— У вас хороший глаз, мадам, — сказал он, — как правило, работы гололитографов, работающих на ярмарках, не отвечают необходимым стандартам. Композиция обычно невыразительная, да и качество пластины со временем ухудшается. Но все не так, когда за дело берется ваш покорный слуга. Я занимаюсь изготовлением и продажей портретов уже тридцать лет и, полагаю, накопил кое-какой опыт. Вот, видите этот снимок? Побережье озера в Энтриве.
— Приятная работа.
— Вы очень добры, мадам. Раскрашен он вручную, как и большинство моих гололитов. Тем не менее, снимок этот сделан летом… триста двадцать девятого года, если мне не изменяет память. Как можете обратить внимание, нет потускнения, нет потери четкости или цвета.
— Он хорошо сохранился.
— Так и есть, — радостно согласился старик. — Мной запатентованы собственные технологии, и к тому же я вручную смешиваю химические составы для снимков в своей скромной, примыкающей к киоску студии. — Он показал на трейлер. — Так я и добиваюсь необходимого качества и великолепной точности гололитов, а еще копирую их так, что невозможно найти разницу между оригиналом и дубликатом. На этом и держится моя репутация. Имя Бакунин повсеместно ассоциируется с качественными портретами.
— Очень впечатляет, мастер Бакунин, — улыбнулась Елизавета. — И сколько стоят ваши услуги?
— Ага! — усмехнулся он. — Так и знал, что смогу вас заинтересовать. И могу сказать, что было бы преступлением не запечатлеть подобную красоту! Мои расценки вполне умеренны.
Я снова двинулся в обход киоска, и вскоре гололитограф и Елизавета оказались скрыты от меня навесом. Но по-прежнему было слышно, как он продолжает ее забалтывать.
Еще больше самоуверенных лозунгов и объявлений красовалось на боку трейлера. Огромный плакат гласил: «Портреты — 2 кроны. Групповые сцены — 3 кроны. Позолоченные миниатюры — всего полкроны. Также за дополнительную крону вы можете приобрести превосходные, прославленные фоновые слои».
Я обошел трейлер с другой стороны. Он был припаркован на самом краю ярмарочного круга, рядом с рощей финтлей и тиса, отгораживавшей луг от пастбищ, начинающихся за рвом. Здесь было влажно и сыро, а в кустарнике шуршали мелкие животные. Я попытался заглянуть в одно из небольших окон, но оно оказалось занавешенным. Прикоснувшись к борту трейлера, я почувствовал, как Ожесточающая дернулась у меня на бедре. В дальнем конце машины виднелась дверь, но она была заперта.
— Что вы здесь делаете? — прорычал чей-то голос.
Трое крепко сложенных охранников ярмарки приближались от киоска вдоль рощи. Они вышли на перерыв, чтобы покурить лхо за трейлером.
— Вас это не касается, — заверил их я.
— Лучше бы вам оставить в покое трейлер мастера Бакунина, — сказал один из них.
У всех троих было борцовское телосложение, а обнаженные руки покрывали грубые татуировки. Времени на разговоры у меня не было.
— Уходите немедленно, — сказал я, наполняя свой голос Волей.
Они заморгали, не слишком понимая, что происходит с ними, а затем просто развернулись и ушли, словно меня и не было.
Вновь направив все свое внимание на дверь, я быстро взломал ее замок при помощи мультиключа. К моему удивлению, тонкая деревянная дверь все равно отказалась открываться. Вначале мне даже показалось, что ее изнутри удерживает задвижка, но когда я навалился посильнее, дверь немного поддалась — в самый раз, чтобы понять, что ничто физическое ее не удерживает. А затем она снова закрылась, словно на нее давила некая огромная сила.
Мой пульс участился. В воздухе ощущалось гнетущее присутствие чар варпа, и Ожесточающая завибрировала в своих ножнах. Пришло время задействовать мой план.
Я вернулся к киоску, но там уже не было ни Елизаветы, ни старика. Пригнувшись, я скользнул за входной полог. Еще один, внутренний занавес из черной ткани препятствовал проникновению внешнего света.
Я отпихнул его в сторону.
— Сейчас займусь и вами, сэр, — прокричал Бакунин. — Всего одну минутку.
— Я не клиент, — оглядываясь вокруг, произнес я.
Помещение было небольшим и залито зеленоватым свечением газокалильных сеток, получавших энергию, насколько можно было предположить, от источников питания трейлера. Елизавета сидела в противоположном конце комнатки на стуле с дощатой спинкой, а позади нее ниспадала занавесь кремового цвета. Перед Биквин стоял Бакунин, аккуратно подстраивающий гололитическую камеру — машину, облицованную латунью и тиком, установленную на деревянном треножнике. Старик с удивлением оглянулся на меня, в то время как его руки продолжали протирать вставленные в латунь линзы. Елизавета поднялась со своего стула.
— Грегор? — спросила она.
— Сэр, эта благочестивая леди собирается только сделать свой портрет. Все очень цивилизованно. — Бакунин посмотрел на меня, не понимая, что со мной делать. Затем он улыбнулся и протянул руку. — Меня зовут Бакунин. Я художник и гололитограф.
— А я — Эйзенхорн, имперский инквизитор.
— Ой, — сказал он и сделал шаг назад. — Я… я…
— Вам интересно, чем вы обязаны визиту служителя ордосов, — закончил за него я.
Сознание Бакунина было словно открытая книга. Мне сразу же стало понятно, что он не испытывает чувства вины ни за что, кроме банального ярмарочного надувательства. Но, чем бы он там ни занимался, Бакунин не был еретиком.
— Это вы на днях делали портрет лорда Фрогре во время праздника, проходившего на его землях? — произнес я, вспомнив об изображении, стоявшем на клавесине в замке.
— Да, я, — ответил он. — Его светлость были довольны. Я ничего не взял за работу. Это был подарок в благодарность за радушие его светлости. Впрочем, я еще подумал тогда, что, если его благородные друзья увидят мою работу, они могут пожелать сделать портрет и для себя, а я…
«Он не знает, — подумал я. — Он понятия не имеет, что происходит. Он пытается сейчас понять, чем для него обернется это расследование».
— Лорд Фрогре умер, — сказал я.
— Нет, это… это… — Он побледнел.
— Мастер Бакунин… известны ли вам другие случаи того, чтобы ваши клиенты погибали? Вскоре после того, как вы выполнили работу?
— Нет, сэр. Я уверен. Что вы подразумеваете, сэр?
— У меня есть список имен, — произнес я, отстегивая планшет. — Храните ли вы записи о проделанной работе?
— Я все сохраняю, все проявленные пластины, на случай, если понадобятся копии или восстановление. У меня остались полные каталоги всех сделанных снимков.
— Узнаете ли вы эти имена? — Я продемонстрировал ему планшет.
Руки у него затряслись, когда он проговорил:
— Я должен проверить их по каталогу.
Но мне было ясно, что некоторые из них он узнал сразу же.
— Предлагаю заняться этим вместе, — сказал я.
Елизавета проследовала за нами в трейлер. Внутреннее пространство было темным и замкнутым, и Бакунин постоянно перед нами извинялся. Каждый клочок свободной поверхности, даже на неопрятной койке хозяина, покрывали запасные детали и частично разобранные камеры. Здесь стояла затхлая, химическая вонь, смешанная с запахом семян пеншля. Курительная трубка Бакунина лежала в небольшой чашке. Гололитограф залез в коробку, стоящую под койкой, и извлек оттуда несколько учетных книг, у которых были загнуты уголки страниц.
— Давайте посмотрим, — сказал он.
В конце его маленькой комнаты я увидел дверь.
— Куда она ведет?
— К камере-обскуре и стойкам проявленных пластин.
— Там есть дверь, выходящая наружу?
— Да, — ответил он.
— Она заперта?
— Нет…
— Может быть, у вас есть ассистент, которому вы приказали держать дверь закрытой?
— У меня нет ассистента… — озадаченно произнес он.
— Откройте эту дверь, — приказал ему я.
Бакунин отложил книги и подошел к двери. По его движениям сразу можно было сказать: он ожидал, что та откроется легко.
— Не понимаю, — произнес он. — Ее никогда раньше не заклинивало.
— Отойдите в сторону, — сказал я, извлекая Ожесточающую.
Обнаженный клинок наполнил небольшой трейлер запахом озона, и Бакунин вскрикнул.
Я вспорол дверь одним взмахом, заставляя ее распахнуться. Раздался громкий хлопок атмосферной декомпрессии, и нас накрыло зловонием. Мимо поплыла темная дымка.
— Император Человечества, что это было?!
— Варп-колдовство, — сказал я. — Говорите, что смешиваете собственные оксиды и растворы?
— Да.
— Откуда вы получаете компоненты?
— Откуда получится. Покупаю то там, то здесь. Иногда у апотекариев, у рыночных торговцев, у…
Отовсюду. Бакунин экспериментировал со всевозможными составами в течение многих лет, чтобы создать наилучшие, самые эффективные пластины для своей камеры. Его никогда особенно не заботило, откуда берутся реактивы. Но что-то в его лаборатории, что-то на стойке со склянками и бутылками было затронуто варпом.
Я шагнул к камере-обскуре. В полумраке очертания предметов казались дрожащими, размытыми и непостоянными. Пагубные силы, поселившиеся в лаборатории Бакунина, почувствовали исходящую от меня угрозу и попытались защититься, заблокировав двери.
Перешагнув через порог, я вошел внутрь. Предупредительный возглас Елизаветы потонул в визге неожиданно закружившегося вокруг меня воздуха. Стеклянные бутылки и колбы, наполненные химическими составами, бешено затряслись над рабочим столом Бакунина. Горшочки с жидкими химикатами и смазочными маслами взорвались, разбрасывая вокруг свое содержимое. Вспыхнула и зажглась небольшая газовая горелка, а ее прорезиненная трубка начала извиваться змеей. Стеклянные пластинки размерами с информационный планшет, каждая из которых была убрана в коричневато-желтую картонную пачку, закачались и стали сваливаться с деревянных стоек в дальнем конце затемненного помещения. Их здесь были тысячи, и на каждой хранился оригинал какого-нибудь из гололитов, сделанных Бакуниным. Первая из них слетела с полки, словно ее стащила оттуда какая-то сила, и я уже ожидал, что пластинка разобьется, ударившись об пол, но та повисла в воздухе. За ней вскоре последовали остальные. Вокруг заиграл свет из невидимых источников, создающий рябь и цветные отблески на всем вокруг. Сам воздух стал темно-коричневым, словно прокуренным донельзя.
Я вскинул меч. Пластинка с негативом полетела мне в голову, и я рассек ее ударом. Осколки стекла полетели в разные стороны. Вперед устремилась еще одна, и ее я тоже разбил. Словно веер игральных карт, с полок слетело еще больше пластин, засвистевших вокруг меня. Я провел серию уве саров и ульсаров, разнося целящие в меня стеклянные прямоугольники. Мимо одного из них я промахнулся, и он, словно метательный нож, полоснул меня по щеке, прежде чем разбиться о стену.
— Уводи его отсюда! — прокричал я Елизавете.
Трейлер затрясся. Снаружи раздался раскат грома, и по низкой крыше забарабанил дождь. Пластины проносились со свистом, заставляя меня отступать. Ожесточающая, стараясь перехватить их все, превратилась в размытое пятно.
Затем появились призраки. Серьезные мужчины в строгих балахонах. Знатные дамы в длинных платьях. Печальные дети с бледными лицами. Смеющийся трактирщик с одутловатыми щеками. Двое фермеров, обнимающих друг друга за плечи. В мутном воздухе появлялось все больше и больше фигур, сотканных из дыма, с белой кожей, ярко-коричневой одеждой, с тем неподвижным выражением на лицах, какое было в тот момент, когда их запечатлела камера. Они хватали и тянули меня ледяными пальцами, молотили психокинетическими кулаками. Некоторые духи проходили сквозь меня, промораживая до костей. Злобные силы, поселившиеся в этом маленьком трейлере, призывали образы тех, кого Бакунин увековечил за свою карьеру, выдергивая их из негативов и наделяя формой.
Когда в моем плаще стали появляться порезы, я начал отступать назад. Прикосновения призраков были такими же острыми, как и края стеклянных пластин. Замогильный вой оглушил меня. Затем, тошнотворно закачавшись, весь мир стал искажаться и изменяться. Трейлер исчез. На мгновение я вдруг оказался на красно-коричневом побережье, а затем — незваным гостем на деревенской свадьбе. Прорубая себе дорогу полыхающим мечом, я вывалился в сцену крещения. Затем последовало раскрашенное изображение Атенатовых гор, а за ними пиршество в какой-то ратуше. Призраки бросились на меня, вцепляясь холодными руками. Трактирщик с одутловатыми щеками сжал свои ледяные кулаки на моем горле, но лицо его продолжало смеяться. Я рубанул фантома Ожесточающей, и он растворился словно дым. Домохозяйка с печальным лицом повисла на моей руке, а рыбак замахнулся багром.
Я начал читать Литанию Избавления, выкрикивая ее слова в окружающие меня злобные лица. Несколько призраков смялось и оплавилось подобно целлюлозе в огне.
Раздались выстрелы. Справа от меня возник Габон. Он стоял на предрассветном пирсе в Дорсае, среди играющих в кнокболл и на празднике урожая, и все это в одно и то же время. Противоречащие друг другу сцены размывались и сливались вокруг него. На него набрасывались невеста с женихом, которых сопровождала компания пятерых плакальщиков из похоронной процессии и выходящий на пенсию констебль Адептус Арбитрес, увешанный орденами.
— Отходим! — прокричал я.
Ожесточающая раскалилась добела. Снова прокатился гром, от которого затряслась земля. Габон пронзительно закричал, когда его лицо распороли пальцы невесты, а затем проносящиеся со свистом стеклянные пластины начали топорами рубить спину зашатавшегося Фелиппа.
Его кровь хлынула дождем. Она втекала в призраков, окрашивая в пурпур их ярко-коричневые одеяния и делая бледные лица розовыми. Я чувствовал, как пальцы ножами полосуют плоть на моих руках и спине. Фантомов было слишком много.
Я не мог поверить своим глазам. Казалось, будто я стою на берегу реки и в то же самое время на ступенях возле парадного входа в здание Администратума. Эти места накладывались друг на друга совершенно невозможным образом и были одинаково иллюзорны.
Прыгнув вперед, я взмахнул мечом. Он что-то задел, пропорол, и я покатился по промокшему от дождя торфу, вывалившись из трейлера.
Темное небо, хлещущее проливным дождем, рассекла молния. Гроза и подозрительные события, происходящие возле киоска Бакунина, прогнали отдыхающих с луга. Трейлер продолжал вибрировать и раскачиваться, а из дыры, которую я прорубил, выбираясь наружу, валил жирный коричневый дым. Внутри потрескивали и сверкали огни и продолжали завывать фантомы. Порождение варпа неистовствовало.
Появился Бакунин, на лице которого читалось отчаяние. Поблизости от него стояла Елизавета. Он в шоке прикрыл рот руками, увидев меня в изодранном и окровавленном виде.
— Где? — прорычал я.
— Третья полка снизу, над рабочим столом, — заикаясь, пробормотал он. — Зеленая бутылка. Много лет тому назад мне потребовался препарат ртути, а старуха в одной из деревень дала ее мне и сказала, что это должно подойти. Я все время использовал этот состав. Эмульсии с ним получались превосходными. Благодаря ему мои работы всегда были превосходными.
С потрясенным и напуганным видом он опустил глаза и уставился в землю.
— Я должен был догадаться, — пробормотал он. — Должен был догадаться. Ведь сколько бы я ни пользовался ею, бутылка не пустела.
— Третья полка снизу? — спросил я.
— Я покажу вам, — сказал он и устремился к трейлеру, забравшись внутрь через пробитую мной дыру.
— Бакунин! Нет!
Я проследовал за ним, снова ввалившись в беспорядочное нагромождение пейзажей и мельтешение кричащих призраков. На краткое мгновение среди них я увидел и Эна Фрогре.
Затем я провалился в очередную свадьбу, в сцену охоты, собрание животноводов, сельскую кузницу, замок Элемпит при свете луны, ярмарку скота…
Раздался крик Бакунина.
Я отразил еще три смертоносные гололитические пластины и прорубился сквозь чащу завывающих призраков. Тогда я увидел призрачные очертания рабочего стола и полок над ним, которых там словно бы и не было. Зеленая бутылка пылала внутренним нефритовым огнем.
Я вскинул Ожесточающую и ударил по бутылке трепещущим клинком.
Взрыв разорвал внутреннюю перегородку и опрокинул трейлер набок. Ошеломленный, лежал я на изодранной стене, распластавшись среди обломков дерева и стекла.
Завывания оборвались.
Кто-то вызвал местных арбитров. Они прошли сквозь толпу зевак, когда уже падали последние капли дождя и небо начало светлеть.
Я продемонстрировал им свою инсигнию и приказал не подпускать толпу, пока не закончу здесь работу. Трейлер полыхал, и мы с Елизаветой принялись забрасывать последние гололиты в пламя.
Изображения уже тускнели. На каждом из них, на портретах, миниатюрах, отпечатался призрачный образ. Один и тот же силуэт.
Бакунин, зашедшийся в предсмертном вопле.
Ну, собственно, на свой страх и риск oO
читать второй рассказ.ФОН ЗА ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ КРОНУ
К всеобщему ужасу и, я уверен, к своему тоже, лорд Фрогре умер. Стояло сухое летнее утро 355.М41, и мы вместе с Елизаветой Биквин завтракали на террасе Спаэтон-Хауса, когда мне сообщили эту новость. Небо являло собой синее пятно, цвета саметерского фарфора, а вода залива вдали была светло-сиреневой, пронизанной сверкающими серебряными прожилками. Песчаные голуби выводили трели в дремотной тени живых изгородей поместья.
Джубал Киршер, мой несгибаемый и верный начальник службы безопасности, вышел в дневную жару из садового павильона и, учтиво извинившись за прерванный завтрак, вручил мне квадратик сложенной бумаги с сообщением.
— Проблемы? — спросила Биквин, отодвигая в сторону тарелку с крепсами из плойнов.
— Фрогре умер, — сказал я, изучая послание.
— Что еще за Фрогре?
— Лорд Фрогре из Дома Фрогре.
— Вы были знакомы?
— И очень хорошо. Я даже мог бы назвать его другом. Какая жалость. Всего восемьдесят два года. Это ведь еще не возраст.
— Он болел? — спросила Биквин.
— Нет. Эн Фрогре был, если так можно сказать, безумно крепок и здоров. Ни единого кусочка аугметики. Ты понимаешь, о чем я.
Последнее замечание я преднамеренно подчеркнул. Мой образ жизни не слишком хорошо сказался на моем теле. Меня чинили, перестраивали, напичкивали аугметикой и сшивали по кускам большее количество раз, чем я мог запомнить. Я стал ходячей рекламой реконструктивной хирургии имперской медицины. С другой стороны, Елизавета по-прежнему выглядела женщиной в самом расцвете сил и, надо заметить, красивой женщиной. Ее сохранял в этом состоянии самый минимум омолаживающей аугметики.
— Если верить изложенному здесь, он скончался прошлой ночью у себя дома в результате сердечного приступа. Его семья организовала соответствующее случаю расследование, но… — Я побарабанил пальцами по столу.
— Думаешь, его убили?
— Он был влиятельным человеком.
— У таких людей всегда есть враги.
— И друзья, — сказал я, протягивая ей послание. — Поэтому его вдова и попросила меня о помощи.
Ради нашей дружбы с Эном мне пришлось отложить все дела. Елизавета только-только вернулась на Гудрун после полутора лет отсутствия и должна была снова улететь через неделю, поэтому я собирался провести с ней как можно больше времени. Заботы о функционировании Дамочек занимали у нее больше времени, чем мне того хотелось бы.
Но дело оказалось чересчур важным, а просьба леди Фрогре слишком отчаянной, чтобы отказываться.
— Я поеду с тобой, — предложила Биквин. — Давно хотела совершить небольшую увеселительную прогулку.
Она приказала подготовить служебную машину, припаркованную в конюшнях, и мы отправились в путь менее чем через час.
Роль водителя выпала Фелиппу Габону, одному из сотрудников службы безопасности Киршера. Загудев мотором, машина покинула Спаэтон-Хаус и направилась к Менизерру. Вскоре мы уже мчались над лесными трактами и зеленеющим культивированным поясом, окружающим Дорсай, оставляя позади Гостеприимный Мыс.
В комфортабельной, с управляемым климатом задней кабине служебной машины я рассказал Елизавете о Фрогре:
— Род Фрогре обитает на Гудрун со времени первых колонистов. Их Дом — один из так называемых Двадцати Шести Достопочтенных Домов, изначальных феодальных поместий, и как таковой имеет кресло в Высшей Легислатуре планетарного правительства. В наши дни другие, более молодые Дома обладают большими властью и территориями, но им нечем бить авторитет Достопочтенных Домов вроде Фрогре, Санграла, Мейссиана… И Гло.
Елизавета ехидно усмехнулась, когда я присовокупил это последнее родовое имя.
— Итак… власть, земли, авторитет… заманчивая приманка для конкурентов и врагов. Таковые у твоего друга имелись?
Я пожал плечами. При мне было несколько информационных планшетов, которые Псаллус нашел для нас в библиотеке. Они содержали геральдические книги, фамильные хроники, биографии и воспоминания. Но практически ничего, что могло бы иметь отношение к делу.
— На заре колонизации Гудрун Дом Фрогре соперничал с Домами Афинсэ и Брадиш, но теперь это, без преувеличений, древняя история. Кроме того, Брадиш прекратил свое существование восемь столетий назад в результате войны с Домом Парити. В сто девяностых прадед Эна сцепился с лордом Сангралом и вдобавок с лордом-губернатором Дюгре во время основания нового полка, но это была только политика, хотя Дюгре его так и не простил и позднее нанес ему ощутимый удар, назначив на пост канцлера Риштейна. В последнее время Дом Фрогре был очень спокойным, последовательным и традиционным членом Легислатуры. Мне не известно про какие-либо междоусобицы. На деле уже семь поколений не видели войны между Домами на Гудрун.
— Значит, в наше время все они замечательно ладят друг с другом? — спросила Биквин.
— По большей части. Что мне нравится на Гудрун, так то, что это чертовски цивилизованное местечко.
— Это чертовски цивилизованное местечко, — предостерегла она, — внушив чувство глубокого и безмятежного покоя, однажды заставит забыть об осторожности настолько, что неприятности застанут тебя со спущенными штанами.
— В это трудно поверить. Если, конечно, ты лично не собираешься наступить мне на глотку… Гудрун — а в особенности Спаэтон-Хаус — действительно безопасное место. Убежище, предоставленное мне для ведения работы.
— И, тем не менее, твой друг мертв, — напомнила она.
Я откинулся в кресле.
— Он любил жить красиво. Дорогая еда, роскошные вина. В плане выпивки он мог даже Нейла заставить оказаться под столом.
— Не может быть!
— Я не шучу. Пять лет тому назад Эн выдавал свою дочь замуж. Меня пригласили, и я взял с собой Гарлона в качестве… не помню уже, в качестве кого. Нейл тут же принялся услаждать слух его светлости своими байками из жизни охотников за головами. В последний раз я видел их вместе в пять утра, когда они приканчивали четвертую бутылку анисовой. Эн уже в девять утра был на ногах, чтобы проводить свою дочь. А вот Нейл продолжал спать и в девять утра следующего дня.
Она усмехнулась:
— Стало быть, просто могли неожиданно сказаться его неуемные аппетиты?
— Возможно. Впрочем, как мне кажется, это отразилось бы в отчете медика мортус.
— Значит, ты все-таки подозреваешь убийство?
— От этой гипотезы отказываться нельзя.
На несколько минут я погрузился в молчание, пока Елизавета пролистывала содержание нескольких планшетов.
— Дом Фрогре живет по большей части за счет финансовых операций. У них двадцать процентов акций в «Брейд и Ци» и пятнадцать процентов прибыли «Геликанских внутренних перевозок». Что насчет торговых конкурентов?
— Тогда придется искать за пределами планеты. Думаю, что заказное убийство могло иметь место, хотя это и странный способ разрешения подобных конфликтов. Мне необходимо изучить их архивы. Если всплывут какие-нибудь признаки тайной торговой войны, тогда, может быть, это окажется заказным убийством.
— Еще твой друг выступал против Офидианской кампании.
— Так же, как и его отец. Ему не казалось разумным бросать людей и все возможные средства на отвоевание соседнего субсектора, когда столь многое еще необходимо сделать на родном фронте.
— Просто я беспокоюсь…
— Можешь, конечно, беспокоиться, но это предположение мне кажется тупиковым. Офидианская война давно закончена и забыта, так что не думаю, что кого-то все еще волнует, что он там о ней думал.
— Хорошо, а у тебя есть свои гипотезы?
— Только самые явные. И ни одна из них не имеет достаточных обоснований. Эн мог стать жертвой междоусобной вражды внутри семьи. Убийство могли вызвать тайные веления сердца. Какой-нибудь более темный заговор, остававшийся до сих пор незамеченным. Или…
— Или?
— Или это действительно любовь к красивой жизни. В этом случае мы окажемся дома еще до ночи.
Фрогре Холл, фамильный замок благородного Дома Фрогре, являл собой прекрасное и величественное строение из оуслита, увитое плющом и покрытое медной черепицей, возвышающееся над долиной Фьегг в десяти километрах от Менизерра. Заливные луга расходились от реки, превращаясь в покрытые дикими цветами поля, пробегавшие мимо рощ лиственниц и финтлей к краю великолепно распланированных парков Дома; мы видели геометрические очертания живых изгородей, подстриженные лужайки, цветущие клумбы и симметричные искусственные водоемы. За песчаной аллеей сзади к величественному замку почти вплотную подступал густой лес, если, конечно, не считать того места, где было заложено великолепное поле для суллека. Мы с Эном провели на нем немало веселых дней. В километре к северу из леса выпирал искривленный каменный палец искусственных руин.
— Где вас высадить, сэр? — спросил по внутренней связи Габон.
— На аллее перед портиком, если это вас не затруднит.
— Что здесь произошло? — спросила Елизавета, указывая пальцем, когда мы стали заходить на посадку.
Лужайки рядом с замком оказались усыпаны мусором — обрывками бумаги и блестящими кусочками фольги. Отдельные участки газона были примятыми и пожелтевшими, словно трава долгое время была чем-то придавлена и лишена света.
При посадке по корпусу машины застучали крошечные камешки, поднятые реактивным потоком.
— О, милый мой Грегор! — Леди Фрогре просто рухнула в мои объятия.
Я прижал Фрейл к себе на несколько мгновений, утешая, и она заплакала у меня на груди.
— Прости! — неожиданно сказала она, отстраняясь и утирая глаза черным кружевным платком. — Все это так ужасно. Так ужасно…
— Приношу свои глубочайшие соболезнования, — произнес я, почувствовав себя неловко.
В главный зал, где дожидалась леди Фрогре, нас проводил слуга, на рукаве которого была повязана черная лента. В помещении были опущены шторы и зажжены траурные свечи, наполнявшие воздух слабым светом и тяжелым ароматом. Сама Фрейл Фрогре была ошеломительной женщиной почти семидесяти лет от роду. Ее пышные рыжие волосы, казавшиеся почти огненными, были зачесаны назад и убраны под вуаль из гагатово-черного скамискуора. Траурное платье леди Фрогре было скроено из аспидно-черного эпиншира, с длинными рукавами, заканчивавшимися изящно вшитыми в них перчатками, чтобы ни единого кусочка кожи не оказалось обнаженным.
Я представил ей Елизавету, которая пробормотала свои соболезнования, и леди Фрогре кивнула. А затем Фрейл внезапно засуетилась:
— Ой, да что же это я. Совсем забыла про хорошие манеры. Сейчас распоряжусь, чтобы слуги принесли вам что-нибудь, чтобы восстановить силы, и…
— Не беспокойтесь, леди, — сказал я, беря ее под руку и проходя по длинному коридору к мягкому полумраку возле окна. — У вас и так забот хватает. Просто расскажите мне все, что знаете, а я сделаю все остальное.
— Вы хороший человек, сэр. Я знала, что могу на вас рассчитывать. — Она помедлила, пытаясь справиться со своим горем. — Эн умер прошлой ночью около полуночи. Приступ. Врач сказал, что это была быстрая смерть.
— Что еще он сказал, леди?
Она вынула из рукава дата-стержень и протянула его мне:
— Все записано здесь.
Достав свой планшет, я воткнул в него это устройство. На включившемся дисплее высветились файлы, хранящиеся на дата-стержне.
Смерть наступила в результате судорожных спазмов сердца и сознания. Дисфункция духа. Согласно отчету медика, Эн Фрогре скончался от спазмов души.
— Это же… — я помедлил, — бессмыслица. Кто ваш врач?
— Генорус Нотил из Менизерра. Он наш фамильный врач, начиная с дедушки Эна.
— Его отчет несколько… нестандартен, леди. Могу я осмотреть тело с целью более подробной проверки?
— Я уже сама сделала это, — мягко сказала она. — Хирург из главного госпиталя Менизерра сказал то же самое. Мой муж умер от страха.
— Страха?
— Да, инквизитор. Вы все еще хотите сказать, что инфернальные силы здесь ни при чем?
Фрейл поведала мне, что в тот день состоялся праздник. Великое торжество. Ринтон, старший сын Эна, вернулся домой две недели назад, демобилизовавшись из Имперской Гвардии. Ринтон Фрогре шесть лет отслужил в звании капитана в Пятнадцатом Гудрунском полку, который был отправлен в Офидианский субсектор. Его отец настолько обрадовался возвращению сына, что организовал торжество. Пиршество и карнавал. Со всей округи были собраны бродячие музыканты, оркестры, акробаты, армия лоточников, актеров и сотни жителей города. Этим и объяснялось появление мусора и вытоптанных участков на лужайках. На этих местах устанавливались палатки.
— У него были враги? — спросил я, меряя шагами затененный зал.
— Нет, насколько мне известно.
— Мне хотелось бы проверить его переписку. И дневники, если он их вел.
— Понимаю. Не думаю, что у него был дневник, но у нашего рубрикатора вы сможете найти список корреспонденции.
На крышке клавесина стоял портрет в рамке, гололитическое изображение улыбающегося лорда Фрогре. Я взял его и стал рассматривать.
— Его последний портрет, — сказала Фрейл. — Сделали во время праздника. Последняя ниточка, связывающая меня с ним.
— Где он умер?
— В руинах, — произнесла леди Фрогре. — Он умер в искусственных руинах.
В лесу было сыро и темно. Под послеполуденным ветром поскрипывали ветки, и во мраке разносились птичьи трели.
Руины представляли собой каменный барабан, увенчанный сланцевой иглой. Внутри он был пустым и ужасающе заплесневевшим. Под крышей порхали песчаные голуби. Пустые окна были затянуты паутиной.
— Здесь я его и нашел, — произнес голос у меня за спиной.
Я обернулся. Пригнувшись, Ринтон Фрогре заглядывал в двери. Это был хорошо сложенный малый двадцати пяти лет от роду, с такими же, как у матери, густыми рыжими волосами. В его глазах таилось загадочное, неясное выражение.
— Вы Ринтон.
— Да, сэр. — Он слегка поклонился.
— Он был уже мертв, когда вы его нашли?
— Нет, инквизитор. Он смеялся и болтал. Ему нравилось приходить сюда. Он любил руины. Я пришел поблагодарить его за праздник, устроенный в мою честь. Мы разговаривали, когда у него неожиданно начались конвульсии. Всего через несколько минут он был уже мертв, а я даже не успел позвать на помощь.
Ринтон Фрогре был мне почти незнаком, но его послужной список внушал уважение, и я знал, что отец им очень гордился. Эн никогда не упоминал о какой-либо напряженности в своих отношениях с сыном, хотя, когда имеешь дело с благородным Домом, всегда приходится предполагать конфликт на почве наследования. Ринтон был наедине со своим отцом в момент гибели лорда. При этом молодой человек являлся бывалым солдатом, без сомнения обученным убивать.
Я держал свое сознание открытым… в прямом смысле. Даже без активного ментального пробирования мой псионический уровень позволяет улавливать поверхностные мысли. Сознание Ринтона не источало привкуса лжи, но я чувствовал старательно сдерживаемое чувство утраты и звенящее чувство тревоги. «И неудивительно, — подумалось мне. — Мало кто из граждан Империума не проявляет беспокойства, когда его допрашивает инквизитор священного ордоса».
Пока не было смысла давить на него. Рассказ Ринтона легко можно было проверить при помощи аутосеанса, во время которого психометрические техники запросто покажут мне последние мгновения жизни его отца.
Ринтон проводил меня обратно к замку, где и оставил наедине с моими размышлениями в кабинете Эна. Как мне сказали, внутри все осталось так же, как было при жизни лорда.
Помещение было обшито панелями на треть высоты от пола, стены по большей части закрывали лакированные полки, уставленные дорого переплетенными книгами и информационными планшетами. Разумно размещенные светосферы парили по углам комнаты на высоте человеческого роста, переключенные на слабый свет. Набор диванчиков с закругленными спинками и очень мягких кресел выстроился перед керамическим камином, где горели поленья.
Под выходящими на запад окнами с ромбовидным остеклением располагался стол, выполненный в виде широкого полумесяца из полированного дюросплава и парящий в метре над ковром на гондолах пассивных суспензоров. Стол был чистым и пустым.
Я сел за него, чуть ослабив гидравлику письменного стула — ростом я был на полголовы выше Эна Фрогре, — и стал вглядываться в зеркальную, кое-где поцарапанную поверхность. Не было никаких признаков контрольной панели, но плавный взмах моей руки над столом пробудил теплочувствительные пластины, встроенные в столешницу из дюросплава. Я коснулся нескольких из них, но они отзывались только на прикосновения Эна — возможно, чтобы они заработали, требовалась правильная комбинация рисунка ладони и генетического ключа.
Либо это, либо программное обеспечение инквизиционного уровня. Я отстегнул инсигнию, которую носил на груди своего черного кожаного плаща, и сдвинул в сторону крышку на сигнальном порту. Низко опустив устройство к поверхности стола, я принудительно ввел в панель несколько программ пурпурного уровня, отключающих системы безопасности. Сопротивление было сломлено практически моментально, у меня даже не запросили паролей.
В этот стильный стол — за подобную мебель Эну наверняка пришлось выложить целую уйму денег — был встроен довольно мощный когитатор, вокс-пикт связь, почтовый архив, два банка данных и центральный пульт управления простыми электронными системами замка. Отдельные страницы файлов и писем могли выводиться в виде факсимиле на поверхности писчей доски, а одним прикосновением пальца их можно было перелистывать или убирать. Эн отказался от любых бумажных архивов.
Я немного поиграл с устройством, но самой интересной обнаруженной мной вещью оказался список счетов, поступивших за услуги, оказанные во время праздника, и список приглашенных. И то и другое я скопировал к себе на планшет.
За этим занятием меня и застали Елизавета с Габоном. До того Биквин опрашивала прислугу, а Фелипп отсутствовал, изучая окрестности.
— Здесь было более девяти сотен гостей, сэр, — сказал он, — и, может быть, еще сотен пять музыкантов, актеров и прочего карнавального люда.
— Откуда они прибыли?
— По большей части из Менизерра, — ответил он. — Местные актеры, несколько трубадуров и уличных акробатов с еженедельной текстильной ярмарки. Крупнейшими группами были труппа Каликина — это известные бродячие актеры — и выездная ярмарка Сансабля — эти устраивают игрища, аттракционы и помогают организовать досуг.
Я кивнул. Габон, как обычно, оказался обстоятелен. Это был низкорослый, худощавый мужчина в возрасте ста пятидесяти лет, с коротко подстриженными черными волосами и кустистыми усами, отслуживший около семидесяти лет арбитром в Дорсае, а затем уволившийся и перешедший на службу ко мне. Фелипп носил простой, лишенный всяких излишеств темно-синий костюм, мастерски сшитый так, чтобы скрывать кобуру под мышкой.
— А что у тебя? — поинтересовался я у Елизаветы. Она присела на один из диванчиков.
— Ничего примечательного. Вся прислуга пребывает в неподдельном шоке и печали в связи с этой смертью. И все с гневом отбрасывают мысль о том, что у твоего друга могли быть какие бы то ни было враги.
— Мне же довольно очевидно, что таковые имелись, — произнес я.
Елизавета сунула руку в складки своего платья и выудила оттуда небольшой твердый предмет. Она бросила его на столешницу, и тот приземлился со щелчком. Затем из него выдвинулись четыре многосуставные лапки, на которых он и устремился к моей ладони.
Я перевернул вверх ногами подбежавший ко мне ядоискатель и нажал на рычажок, спрятанный в его брюшке. Над проектором, встроенным в головку устройства, возник шарик гололитической энергии, и я стал вчитываться в высветившиеся слова, осторожно поворачивая механизм вокруг оси.
— Следы лхо, обскуры и ряда других наркотиков второго и третьего классов в парковой зоне и комнатах прислуги. В конюшенном блоке обнаружились признаки семян пеншля. Снова лхо, а вместе с ним небольшие количества листерий и кишечных палочек на кухне… кхмм…
Елизавета пожала плечами.
— Типичная смесь увеселяющих препаратов, которую и следовало ожидать. Ничего из этого не обнаружено в больших количествах, да и кухня так же чиста, как любая другая. Ты получишь точно такие же показания и в Спаэтон-Хаус.
— Возможно. Но вот семена пеншля довольно необычны.
— Очень мягкий стимулятор, — сказал Габон. — Не знал, что кто-то его еще употребляет. Были времена, когда они были излюбленным зельем квартала художников в Дорсае. Тогда я еще был арбитром. Семена сушатся, а затем закатываются в папиросы и курятся. Несколько богемное, старомодное курево.
— Большая часть следов, найденных на улице, приведет нас к приглашенным артистам, — задумался я, — и к прислуге, наслаждавшейся выпавшим свободным временем, и не слишком благочестивым гостям. Но что насчет конюшенного блока? Неужели кто-то из конюхов Фрогре курит пеншель?
Елизавета покачала головой.
— Они освободили много помещений в конюшенном блоке, чтобы у ярмарочных торговцев хватало места.
Я опустил устройство обратно на стол, и ядоискатель закачался, восстанавливая равновесие.
— Значит, по факту не найдено ничего предосудительного. И конечно же, никаких серьезных ядов.
— Вообще никаких, — произнесла Елизавета.
Проклятье. Учитывая описание смерти Эна, я был почти уверен, что причиной тому стал яд. Какой-нибудь изощренный токсин, использующийся профессиональными убийцами и оставшийся незамеченным при первичном медицинском обследовании. Но ядоискатель Биквин был надежным и высококлассным устройством.
— Что будем делать? — спросила она.
Я протянул ей свой информационный планшет.
— Отправь его содержимое Эмосу по прямому вокс-включению. Посмотрим, к каким выводам сможет прийти Убер.
Убер Эмос был моим старинным и верным научным помощником. Если кто и мог разглядеть причины и провести связи, так это он.
Начало смеркаться. В одиночестве я вышел наружу, чувствуя раздражение и беспомощность. Настроение было отвратительным. Я прибыл сюда, чтобы сделать одолжение вдове своего друга и предложить ей свои услуги, но дело оказалось мне явно не по зубам. Я был имперским инквизитором, а с этой задачей вполне должны были справиться местные арбитры. Предполагалось, что я разрешу все вопросы в течение всего нескольких часов, уладив проблемы за счет быстрого и неофициального расследования, и удалюсь, вознагражденный благодарностью семьи, избавленной от продолжительного и изматывающего дознания.
Но концы с концами не сходились. Мотива преступления не было, как не было и явного врага, агрессора, хотя по-прежнему казалось наиболее вероятным, что Эн Фрогре был убит. Я снова заглянул в медицинский отчет, надеясь найти там что-нибудь, что могло бы указывать на естественные причины смерти.
Но нет. Кто-то или что-то забрало жизнь моего друга, а я не мог сказать — что, кто или почему.
Вечернее небо было мрачным, темно-лиловым и покрытым мазками бегущих молочно-белых облаков. В высоте сверкала молодая луна, примерно раз в минуту скрываясь за этими мчащимися пятнами. Поднимался ветер, и деревья рядом с лужайкой начинали раскачиваться и поскрипывать. Их листья издавали неприветливое шуршание, напоминающее шелест дождя.
Я догулял до своего флаера, открыл багажное отделение и вынул оттуда Ожесточающую, мягко освободив ее от шелковой обмотки и вынув длинное, мерцающее лезвие из резных ножен. Когда-то Ожесточающая была фамильным, обладающим ментальной настройкой оружием, вышедшим из кузниц далекого Картая и подчинявшимся многочисленным поколениям владевших им женщин-воительниц. Усилив эту длинную саблю пентаграмматическими знаками, я воспользовался ею в сражении с еретиком Квиксосом, во время которого у нее откололся кончик. Опытные кузнецы восстановили саблю из оставшейся основной части, создав более короткий и прямой клинок за счет того, что скруглили и заточили место скола, и укоротили рукоять. Сделавшись значительно короче, она стала казаться скорее эспадроном, нежели полуторной саблей, но оставалась могущественным оружием.
Обнаженная и лежащая в моей руке, Ожесточающая загудела, когда мое сознание наполнило ее и заставило резонировать. Знаки, высеченные на клинке, засветились и выпустили слабые усики дыма. Я пошел по траве под шумящими деревьями, удерживая клинок перед собой подобно тому, как держат ивовую лозу, когда ищут воду, и стал обходить места событий, позволяя кончику оружия скользить вдоль невидимых углов пространства. Дважды за время моего блуждания по лужайкам сабля дергалась, точно схваченная невидимыми руками, хотя ничего, что заставило бы ее сделать это, я вокруг не видел.
Но там кое-что было. Первое указание на источник опасности. Первое указание на то, что это не простое убийство, и на то, что леди Фрогре, возможно, была права.
След остался очень незначительный, но здесь явно поработали инфернальные силы.
Елизавета пришла ко мне в комнату на следующий день в восемь утра. Она разбудила меня, сев на край кровати, и протянула кружку горячего черного кофеина.
Биквин была уже одета и готова к работе. День выдался ясным. Я мог слышать, как оживает дом: на кухне загрохотали кастрюли, а в соседнем коридоре старший дворецкий покрикивал на своих помощников.
— Ночью была сильная гроза, — сказала Елизавета. — Несколько деревьев повалило.
— Неужели? — проворчал я, садясь в постели и потягивая сладкий темный кофеин.
А потом посмотрел на нее. Биквин не свойственно было выглядеть настолько жизнерадостной в такую рань.
— Выкладывай, — сказал я.
Она протянула мне информационный планшет.
— Эмос расстарался. Должно быть, работал всю ночь.
— Несмотря на грозу?
— До него она не дошла. Гроза была локальной.
Этот ее ответ я практически не расслышал, настолько меня увлекло содержимое планшета.
Не добившись ничего перекрестным сравнением всех отправленных мной подробностей, Эмос явно заскучал. Список гостей не привел ни к чему: не обнаружил никаких взаимосвязей, никаких соприкосновений с подпольной деятельностью или культовой активностью, никаких преступлений или прегрешений, за исключением самых обыденных безобидных и незначительных правонарушений. Один из бродячих актеров был замечен в нарушении общественного спокойствия несколько лет назад, а другой был осужден за нанесение тяжких телесных повреждений, но не более того.
Единственное, что могло навести на какие бы то ни было мысли, так это само описание смерти Эна Фрогре. К этой неясной зацепке и обратился Эмос, когда ему пришлось отбросить все остальные.
За последние двадцать месяцев на Гудрун в регионе Друннера, куда входила прибрежная территория, охватывающая Менизерр, Дорсай и Гостеприимный Мыс вплоть до храмового города Мадуи, от такого же загадочного недуга скончалось уже одиннадцать человек. Только столь тщательный, целенаправленный поиск, какой провел Эмос, мог выявить это, учитывая обширность охваченного пространства и численность населения. Но когда все случаи были перечислены в одном ряду…
С этого момента Эмос перехватил инициативу. Другой клерк отправил бы мне свои находки и стал ждать указаний, однако Убер, жаждущий самостоятельно найти ответы, пошел дальше, пытаясь найти систему в происходящем. Задача оказалась непростой. Жертвы ничто не связывало ни на географическом, ни на демографическом уровнях. Домохозяйка там, мельник здесь, землевладелец из одной небольшой деревушки, общинный врач из другой, расположенной в семидесяти километрах от первой.
Во всех случаях общим была только жестокая и необъяснимая природа их внезапной гибели: припадок, быстротечность, летальный исход.
Я отставил кружку и стал листать дальше, понимая, что Елизавета усмехается, поглядывая на меня.
— Переходи сразу к заключению, — посоветовала она. — Эмос снова наносит удар.
В самом конце Убер обнаружил еще одну взаимосвязь. За день или два до каждой смерти в местность, где проживала жертва, приезжала выездная ярмарка Сансабля.
Леди Фрогре была очень встревожена, увидев, что мы собираемся уезжать.
— Но ведь вопросы до сих пор… — начала она.
— И я отправляюсь искать на них ответы, — сказал я. — Доверьтесь мне. Кажется, моему научному сотруднику удалось на что-то выйти.
Она кивнула с несчастным видом. Ринтон шагнул вперед и обнял мать одной рукой за плечи.
— Доверьтесь мне, — повторил я и пошел по аллее к ожидающему меня флаеру.
По пути я услышал рев цепных клинков и свернул в сторону, направившись в обход замка. Одно из деревьев, повалившихся во время подозрительной ночной грозы, обрушило часть конюшенного блока, и теперь слуги пытались распилить огромный ствол и очистить его от ветвей.
— Это здесь ты обнаружила следы семян пеншля? — спросил я у Елизаветы, которая подошла узнать, что привлекло мое внимание.
— Да, — ответила она.
— Принеси мой меч.
Я приказал слугам приостановить работу и зашел в развалины конюшен, перебираясь через груды грубых опилок. Распростертые ветви увитого плющом дерева все еще виднелись в разломах крыши.
Елизавета принесла мне Ожесточающую, и я поспешно выхватил ее из ножен. Как раз к этому времени леди Фрогре и Ринтон Фрогре подошли узнать, чем мы заняты.
Ожесточающая загудела в моей руке громче и надрывнее, чем прошлой ночью. А как только я вошел в тот блок, на который повалилось дерево, меч задергался в моих руках. Здесь побывал Хаос.
— Как использовалось это помещение? — спросил я. — Для чего его использовали во время торжества?
— Хранилище, — сказала леди Фрогре. — Люди с выездной ярмарки пожелали держать свое оборудование и личные вещи в стороне от посторонних глаз. Думаю, что и еду тоже. У одного из них было несколько подносов с фигами, которые ему не хотелось держать на свету.
— А еще среди них был гололитограф, — произнес Ринтон. — Он использовал одно из стойл в качестве камеры-обскуры.
Итак, как найти бродячую ярмарку на таком обширном пространстве, как регион Друннера? Если у вас есть копия самого последнего выписанного ими счета, все просто. Директор ярмарки, рассчитывая получить оплату за услуги, оказанные в Фрогре Холл, оставил в качестве адреса координаты постоялого двора в восьмидесяти километрах, в Сиабраде. В счете указывалось, что Эна просили выслать деньги в течение пяти дней. Ярмарки постоянно перемещаются с места на место, и бродячий люд не слишком верит в кредитные счета.
В Сиабраде мы установили местоположение ярмарки Сансабля.
Они разбили лагерь на лугу за пределами деревни Брадмартен, крошечной сельской общины пастухов и ткачей, к которой с востока подступали холмы, поросшие густым лиственным лесом, а с запада — болотистые, истоптанные стадами поля, спускающиеся к разлившейся реке.
Жаркий, удушливый день заканчивался, и в атмосфере повисло тяжелое предгрозовое напряжение. Небо над нашими головами затягивали тучи, но злаки на деревенских полях золотились каким-то своим внутренним светом, а слабый ветерок колыхал их тяжелые гривы. Укрывшись в траве, кричали коростели, а по границам полей метались маленькие певчие птицы ярко-синего окраса.
Габон посадил наш лимузин на дорожке позади деревенской кирки — невзрачного храма, выполненного в низком готическом стиле и требующего капитального ремонта. Посреди непомерно разросшегося кладбища возвышалась величественная статуя Императора Пречистого, которую облюбовали лесные голуби. Я пристегнул меч и прикрыл его длинным кожаным плащом. Габон запер машину.
— Держись рядом со мной, — сказал я Елизавете, а затем обернулся к Фелиппу. — Прикрывай нас.
— Да, сэр.
Зашагав по дорожке, мы направились в сторону ярмарки.
Даже на расстоянии был слышен ее шум и ощущалось воодушевление людей. Прибытие ярмарки привело в движение всех обитателей Брадмартена и окрестных поселков. Музыка, хлопки и треск фейерверков, смех людей и громыхание аттракционов, звон конкурсных колокольчиков и детские крики, пьяные скандалы и шипение пневматических поршней. Из шатра таверны доносился запах подогретого эля.
Ворота, ведущие из деревни на луг, превратились во вход на ярмарку, украшенный пестрой, от руки нарисованной вывеской, объявляющей, что Чудесная Ярмарка Всех Ярмарок Сансабля — открыта. Белоглазый твист в воротах взял с нас плату за вход.
Уже внутри, на лугу, нас приветствовало еще большее количество ярких и вульгарных вывесок. Здесь был ринг, озаряемый газовыми лампами. Игра в подковы. Изящная прямоугольная палатка ясновидца. Вращающийся диск карусели, с которого неслись пронзительные детские визги. Крики зазывалы, приглашающего на шоу уродов. Запах горелого сахара, исходящий от лотков сладкой ваты. Лязг аппаратов, предлагающих испытать свою силу.
За пенни здесь можно было прокатиться на плечах «боевого титана», роль которого исполнял аграрный сервитор, на который надели броню из кусков стального силосного контейнера. Еще за пенни можно было пострелять в зеленокожих в лазерной галерее, или потрогать Настоящую И Без Сомнения Подлинную берцовую кость Махариуса, или понырять за плойнами. За два пенса можно было заглянуть в Око Ужаса, а вашу отвагу в это время оценил бы заикающийся мужчина, скрывающийся под балахоном и утверждающий, что когда-то был космическим десантником. В роли Ока Ужаса выступала выкопанная в земле яма, которую наполнили химическими лампами и фильтрами из цветного стекла.
Неподалеку за небольшую плату можно было поглазеть, как натертый маслом человек будет высвобождаться из цепей, или горящего мешка, или бочки, наполненной битым стеклом, или из колодок.
— Один пенс, сэр, всего один пенс! — провыл бредущий мимо нас на костылях мужчина с раскрашенным лицом. — Только для юной леди!
Я предпочел не спрашивать, что же у него можно было приобрести за один пенс.
— Хочу сходить на шоу уродов, — сказала мне Елизавета.
— Побереги свои деньги… они тут повсюду, — прорычал я.
Мы принялись проталкиваться дальше. Над полем, в направлении приближающегося грозового фронта, проплывали разноцветные шары. В траве истошно стрекотали сверчки. Нас окружали пьяные, раскрашенные гримом лица, то демонстрирующие нехватку зубов, то сверкающие аугметическими глазами.
— Сюда, — прошептал я Елизавете.
Позади жаровни, за которой женщина продавала конические свертки с засахаренными орешками, и большой тележки с клетками, полными певчих птиц, виднелся киоск, обтянутый тяжелой красной тканью и примыкающий к ярко раскрашенному трейлеру. Рядом с ним, на оплетенных полосами цветной ткани жердях была прикреплена деревянная табличка, гласившая: «Гололиты! Точно живые! Максимальное сходство!» А чуть ниже меньшее по размерам объявление: «Лучший подарок или сувенир на память — снимок, созданный волшебным мастерством профессионального гололитографа». Перед киоском на раскладном стуле сидел хрупкий старик с клочковатыми белыми волосами и небольшими очками. Он ел пирожок с мясом, такой горячий, что ему постоянно приходилось на него дуть.
— Может быть, тебе стоит привлечь его внимание? — предложил я.
Елизавета покинула меня, протолкалась через шумную толпу и подошла к киоску. Перед лотком был вертикально установлен фанерный лист, на котором хозяин вывесил многочисленные образцы гололитических снимков: миниатюры, пейзажи, семейные портреты. Елизавета стала рассматривать их, притворяясь заинтересованной. Старик немедленно соскочил со стула, спрятал недоеденный пирожок за стенд и отряхнул крошки со своего балахона. Я начал обходить вокруг, стараясь оставаться в толпе и наблюдать. Потом я приостановился, делая вид, что разглядываю птиц в клетках, хотя на самом деле смотрел мимо них на киоск.
Старик вежливо приблизился к Биквин.
— Добрый день, мадам! Как погляжу, ваше внимание привлекли образцы моих работ. Скажите, разве композиции снимков и оформление рамок не великолепны?
— Они потрясающи, — произнесла она.
— У вас хороший глаз, мадам, — сказал он, — как правило, работы гололитографов, работающих на ярмарках, не отвечают необходимым стандартам. Композиция обычно невыразительная, да и качество пластины со временем ухудшается. Но все не так, когда за дело берется ваш покорный слуга. Я занимаюсь изготовлением и продажей портретов уже тридцать лет и, полагаю, накопил кое-какой опыт. Вот, видите этот снимок? Побережье озера в Энтриве.
— Приятная работа.
— Вы очень добры, мадам. Раскрашен он вручную, как и большинство моих гололитов. Тем не менее, снимок этот сделан летом… триста двадцать девятого года, если мне не изменяет память. Как можете обратить внимание, нет потускнения, нет потери четкости или цвета.
— Он хорошо сохранился.
— Так и есть, — радостно согласился старик. — Мной запатентованы собственные технологии, и к тому же я вручную смешиваю химические составы для снимков в своей скромной, примыкающей к киоску студии. — Он показал на трейлер. — Так я и добиваюсь необходимого качества и великолепной точности гололитов, а еще копирую их так, что невозможно найти разницу между оригиналом и дубликатом. На этом и держится моя репутация. Имя Бакунин повсеместно ассоциируется с качественными портретами.
— Очень впечатляет, мастер Бакунин, — улыбнулась Елизавета. — И сколько стоят ваши услуги?
— Ага! — усмехнулся он. — Так и знал, что смогу вас заинтересовать. И могу сказать, что было бы преступлением не запечатлеть подобную красоту! Мои расценки вполне умеренны.
Я снова двинулся в обход киоска, и вскоре гололитограф и Елизавета оказались скрыты от меня навесом. Но по-прежнему было слышно, как он продолжает ее забалтывать.
Еще больше самоуверенных лозунгов и объявлений красовалось на боку трейлера. Огромный плакат гласил: «Портреты — 2 кроны. Групповые сцены — 3 кроны. Позолоченные миниатюры — всего полкроны. Также за дополнительную крону вы можете приобрести превосходные, прославленные фоновые слои».
Я обошел трейлер с другой стороны. Он был припаркован на самом краю ярмарочного круга, рядом с рощей финтлей и тиса, отгораживавшей луг от пастбищ, начинающихся за рвом. Здесь было влажно и сыро, а в кустарнике шуршали мелкие животные. Я попытался заглянуть в одно из небольших окон, но оно оказалось занавешенным. Прикоснувшись к борту трейлера, я почувствовал, как Ожесточающая дернулась у меня на бедре. В дальнем конце машины виднелась дверь, но она была заперта.
— Что вы здесь делаете? — прорычал чей-то голос.
Трое крепко сложенных охранников ярмарки приближались от киоска вдоль рощи. Они вышли на перерыв, чтобы покурить лхо за трейлером.
— Вас это не касается, — заверил их я.
— Лучше бы вам оставить в покое трейлер мастера Бакунина, — сказал один из них.
У всех троих было борцовское телосложение, а обнаженные руки покрывали грубые татуировки. Времени на разговоры у меня не было.
— Уходите немедленно, — сказал я, наполняя свой голос Волей.
Они заморгали, не слишком понимая, что происходит с ними, а затем просто развернулись и ушли, словно меня и не было.
Вновь направив все свое внимание на дверь, я быстро взломал ее замок при помощи мультиключа. К моему удивлению, тонкая деревянная дверь все равно отказалась открываться. Вначале мне даже показалось, что ее изнутри удерживает задвижка, но когда я навалился посильнее, дверь немного поддалась — в самый раз, чтобы понять, что ничто физическое ее не удерживает. А затем она снова закрылась, словно на нее давила некая огромная сила.
Мой пульс участился. В воздухе ощущалось гнетущее присутствие чар варпа, и Ожесточающая завибрировала в своих ножнах. Пришло время задействовать мой план.
Я вернулся к киоску, но там уже не было ни Елизаветы, ни старика. Пригнувшись, я скользнул за входной полог. Еще один, внутренний занавес из черной ткани препятствовал проникновению внешнего света.
Я отпихнул его в сторону.
— Сейчас займусь и вами, сэр, — прокричал Бакунин. — Всего одну минутку.
— Я не клиент, — оглядываясь вокруг, произнес я.
Помещение было небольшим и залито зеленоватым свечением газокалильных сеток, получавших энергию, насколько можно было предположить, от источников питания трейлера. Елизавета сидела в противоположном конце комнатки на стуле с дощатой спинкой, а позади нее ниспадала занавесь кремового цвета. Перед Биквин стоял Бакунин, аккуратно подстраивающий гололитическую камеру — машину, облицованную латунью и тиком, установленную на деревянном треножнике. Старик с удивлением оглянулся на меня, в то время как его руки продолжали протирать вставленные в латунь линзы. Елизавета поднялась со своего стула.
— Грегор? — спросила она.
— Сэр, эта благочестивая леди собирается только сделать свой портрет. Все очень цивилизованно. — Бакунин посмотрел на меня, не понимая, что со мной делать. Затем он улыбнулся и протянул руку. — Меня зовут Бакунин. Я художник и гололитограф.
— А я — Эйзенхорн, имперский инквизитор.
— Ой, — сказал он и сделал шаг назад. — Я… я…
— Вам интересно, чем вы обязаны визиту служителя ордосов, — закончил за него я.
Сознание Бакунина было словно открытая книга. Мне сразу же стало понятно, что он не испытывает чувства вины ни за что, кроме банального ярмарочного надувательства. Но, чем бы он там ни занимался, Бакунин не был еретиком.
— Это вы на днях делали портрет лорда Фрогре во время праздника, проходившего на его землях? — произнес я, вспомнив об изображении, стоявшем на клавесине в замке.
— Да, я, — ответил он. — Его светлость были довольны. Я ничего не взял за работу. Это был подарок в благодарность за радушие его светлости. Впрочем, я еще подумал тогда, что, если его благородные друзья увидят мою работу, они могут пожелать сделать портрет и для себя, а я…
«Он не знает, — подумал я. — Он понятия не имеет, что происходит. Он пытается сейчас понять, чем для него обернется это расследование».
— Лорд Фрогре умер, — сказал я.
— Нет, это… это… — Он побледнел.
— Мастер Бакунин… известны ли вам другие случаи того, чтобы ваши клиенты погибали? Вскоре после того, как вы выполнили работу?
— Нет, сэр. Я уверен. Что вы подразумеваете, сэр?
— У меня есть список имен, — произнес я, отстегивая планшет. — Храните ли вы записи о проделанной работе?
— Я все сохраняю, все проявленные пластины, на случай, если понадобятся копии или восстановление. У меня остались полные каталоги всех сделанных снимков.
— Узнаете ли вы эти имена? — Я продемонстрировал ему планшет.
Руки у него затряслись, когда он проговорил:
— Я должен проверить их по каталогу.
Но мне было ясно, что некоторые из них он узнал сразу же.
— Предлагаю заняться этим вместе, — сказал я.
Елизавета проследовала за нами в трейлер. Внутреннее пространство было темным и замкнутым, и Бакунин постоянно перед нами извинялся. Каждый клочок свободной поверхности, даже на неопрятной койке хозяина, покрывали запасные детали и частично разобранные камеры. Здесь стояла затхлая, химическая вонь, смешанная с запахом семян пеншля. Курительная трубка Бакунина лежала в небольшой чашке. Гололитограф залез в коробку, стоящую под койкой, и извлек оттуда несколько учетных книг, у которых были загнуты уголки страниц.
— Давайте посмотрим, — сказал он.
В конце его маленькой комнаты я увидел дверь.
— Куда она ведет?
— К камере-обскуре и стойкам проявленных пластин.
— Там есть дверь, выходящая наружу?
— Да, — ответил он.
— Она заперта?
— Нет…
— Может быть, у вас есть ассистент, которому вы приказали держать дверь закрытой?
— У меня нет ассистента… — озадаченно произнес он.
— Откройте эту дверь, — приказал ему я.
Бакунин отложил книги и подошел к двери. По его движениям сразу можно было сказать: он ожидал, что та откроется легко.
— Не понимаю, — произнес он. — Ее никогда раньше не заклинивало.
— Отойдите в сторону, — сказал я, извлекая Ожесточающую.
Обнаженный клинок наполнил небольшой трейлер запахом озона, и Бакунин вскрикнул.
Я вспорол дверь одним взмахом, заставляя ее распахнуться. Раздался громкий хлопок атмосферной декомпрессии, и нас накрыло зловонием. Мимо поплыла темная дымка.
— Император Человечества, что это было?!
— Варп-колдовство, — сказал я. — Говорите, что смешиваете собственные оксиды и растворы?
— Да.
— Откуда вы получаете компоненты?
— Откуда получится. Покупаю то там, то здесь. Иногда у апотекариев, у рыночных торговцев, у…
Отовсюду. Бакунин экспериментировал со всевозможными составами в течение многих лет, чтобы создать наилучшие, самые эффективные пластины для своей камеры. Его никогда особенно не заботило, откуда берутся реактивы. Но что-то в его лаборатории, что-то на стойке со склянками и бутылками было затронуто варпом.
Я шагнул к камере-обскуре. В полумраке очертания предметов казались дрожащими, размытыми и непостоянными. Пагубные силы, поселившиеся в лаборатории Бакунина, почувствовали исходящую от меня угрозу и попытались защититься, заблокировав двери.
Перешагнув через порог, я вошел внутрь. Предупредительный возглас Елизаветы потонул в визге неожиданно закружившегося вокруг меня воздуха. Стеклянные бутылки и колбы, наполненные химическими составами, бешено затряслись над рабочим столом Бакунина. Горшочки с жидкими химикатами и смазочными маслами взорвались, разбрасывая вокруг свое содержимое. Вспыхнула и зажглась небольшая газовая горелка, а ее прорезиненная трубка начала извиваться змеей. Стеклянные пластинки размерами с информационный планшет, каждая из которых была убрана в коричневато-желтую картонную пачку, закачались и стали сваливаться с деревянных стоек в дальнем конце затемненного помещения. Их здесь были тысячи, и на каждой хранился оригинал какого-нибудь из гололитов, сделанных Бакуниным. Первая из них слетела с полки, словно ее стащила оттуда какая-то сила, и я уже ожидал, что пластинка разобьется, ударившись об пол, но та повисла в воздухе. За ней вскоре последовали остальные. Вокруг заиграл свет из невидимых источников, создающий рябь и цветные отблески на всем вокруг. Сам воздух стал темно-коричневым, словно прокуренным донельзя.
Я вскинул меч. Пластинка с негативом полетела мне в голову, и я рассек ее ударом. Осколки стекла полетели в разные стороны. Вперед устремилась еще одна, и ее я тоже разбил. Словно веер игральных карт, с полок слетело еще больше пластин, засвистевших вокруг меня. Я провел серию уве саров и ульсаров, разнося целящие в меня стеклянные прямоугольники. Мимо одного из них я промахнулся, и он, словно метательный нож, полоснул меня по щеке, прежде чем разбиться о стену.
— Уводи его отсюда! — прокричал я Елизавете.
Трейлер затрясся. Снаружи раздался раскат грома, и по низкой крыше забарабанил дождь. Пластины проносились со свистом, заставляя меня отступать. Ожесточающая, стараясь перехватить их все, превратилась в размытое пятно.
Затем появились призраки. Серьезные мужчины в строгих балахонах. Знатные дамы в длинных платьях. Печальные дети с бледными лицами. Смеющийся трактирщик с одутловатыми щеками. Двое фермеров, обнимающих друг друга за плечи. В мутном воздухе появлялось все больше и больше фигур, сотканных из дыма, с белой кожей, ярко-коричневой одеждой, с тем неподвижным выражением на лицах, какое было в тот момент, когда их запечатлела камера. Они хватали и тянули меня ледяными пальцами, молотили психокинетическими кулаками. Некоторые духи проходили сквозь меня, промораживая до костей. Злобные силы, поселившиеся в этом маленьком трейлере, призывали образы тех, кого Бакунин увековечил за свою карьеру, выдергивая их из негативов и наделяя формой.
Когда в моем плаще стали появляться порезы, я начал отступать назад. Прикосновения призраков были такими же острыми, как и края стеклянных пластин. Замогильный вой оглушил меня. Затем, тошнотворно закачавшись, весь мир стал искажаться и изменяться. Трейлер исчез. На мгновение я вдруг оказался на красно-коричневом побережье, а затем — незваным гостем на деревенской свадьбе. Прорубая себе дорогу полыхающим мечом, я вывалился в сцену крещения. Затем последовало раскрашенное изображение Атенатовых гор, а за ними пиршество в какой-то ратуше. Призраки бросились на меня, вцепляясь холодными руками. Трактирщик с одутловатыми щеками сжал свои ледяные кулаки на моем горле, но лицо его продолжало смеяться. Я рубанул фантома Ожесточающей, и он растворился словно дым. Домохозяйка с печальным лицом повисла на моей руке, а рыбак замахнулся багром.
Я начал читать Литанию Избавления, выкрикивая ее слова в окружающие меня злобные лица. Несколько призраков смялось и оплавилось подобно целлюлозе в огне.
Раздались выстрелы. Справа от меня возник Габон. Он стоял на предрассветном пирсе в Дорсае, среди играющих в кнокболл и на празднике урожая, и все это в одно и то же время. Противоречащие друг другу сцены размывались и сливались вокруг него. На него набрасывались невеста с женихом, которых сопровождала компания пятерых плакальщиков из похоронной процессии и выходящий на пенсию констебль Адептус Арбитрес, увешанный орденами.
— Отходим! — прокричал я.
Ожесточающая раскалилась добела. Снова прокатился гром, от которого затряслась земля. Габон пронзительно закричал, когда его лицо распороли пальцы невесты, а затем проносящиеся со свистом стеклянные пластины начали топорами рубить спину зашатавшегося Фелиппа.
Его кровь хлынула дождем. Она втекала в призраков, окрашивая в пурпур их ярко-коричневые одеяния и делая бледные лица розовыми. Я чувствовал, как пальцы ножами полосуют плоть на моих руках и спине. Фантомов было слишком много.
Я не мог поверить своим глазам. Казалось, будто я стою на берегу реки и в то же самое время на ступенях возле парадного входа в здание Администратума. Эти места накладывались друг на друга совершенно невозможным образом и были одинаково иллюзорны.
Прыгнув вперед, я взмахнул мечом. Он что-то задел, пропорол, и я покатился по промокшему от дождя торфу, вывалившись из трейлера.
Темное небо, хлещущее проливным дождем, рассекла молния. Гроза и подозрительные события, происходящие возле киоска Бакунина, прогнали отдыхающих с луга. Трейлер продолжал вибрировать и раскачиваться, а из дыры, которую я прорубил, выбираясь наружу, валил жирный коричневый дым. Внутри потрескивали и сверкали огни и продолжали завывать фантомы. Порождение варпа неистовствовало.
Появился Бакунин, на лице которого читалось отчаяние. Поблизости от него стояла Елизавета. Он в шоке прикрыл рот руками, увидев меня в изодранном и окровавленном виде.
— Где? — прорычал я.
— Третья полка снизу, над рабочим столом, — заикаясь, пробормотал он. — Зеленая бутылка. Много лет тому назад мне потребовался препарат ртути, а старуха в одной из деревень дала ее мне и сказала, что это должно подойти. Я все время использовал этот состав. Эмульсии с ним получались превосходными. Благодаря ему мои работы всегда были превосходными.
С потрясенным и напуганным видом он опустил глаза и уставился в землю.
— Я должен был догадаться, — пробормотал он. — Должен был догадаться. Ведь сколько бы я ни пользовался ею, бутылка не пустела.
— Третья полка снизу? — спросил я.
— Я покажу вам, — сказал он и устремился к трейлеру, забравшись внутрь через пробитую мной дыру.
— Бакунин! Нет!
Я проследовал за ним, снова ввалившись в беспорядочное нагромождение пейзажей и мельтешение кричащих призраков. На краткое мгновение среди них я увидел и Эна Фрогре.
Затем я провалился в очередную свадьбу, в сцену охоты, собрание животноводов, сельскую кузницу, замок Элемпит при свете луны, ярмарку скота…
Раздался крик Бакунина.
Я отразил еще три смертоносные гололитические пластины и прорубился сквозь чащу завывающих призраков. Тогда я увидел призрачные очертания рабочего стола и полок над ним, которых там словно бы и не было. Зеленая бутылка пылала внутренним нефритовым огнем.
Я вскинул Ожесточающую и ударил по бутылке трепещущим клинком.
Взрыв разорвал внутреннюю перегородку и опрокинул трейлер набок. Ошеломленный, лежал я на изодранной стене, распластавшись среди обломков дерева и стекла.
Завывания оборвались.
Кто-то вызвал местных арбитров. Они прошли сквозь толпу зевак, когда уже падали последние капли дождя и небо начало светлеть.
Я продемонстрировал им свою инсигнию и приказал не подпускать толпу, пока не закончу здесь работу. Трейлер полыхал, и мы с Елизаветой принялись забрасывать последние гололиты в пламя.
Изображения уже тускнели. На каждом из них, на портретах, миниатюрах, отпечатался призрачный образ. Один и тот же силуэт.
Бакунин, зашедшийся в предсмертном вопле.
@темы: Мы все сделаем вахой! Даже кофе рекафом и чай танной!, Увлечения